Невероятно холодно было в Доме писателей. Она читала строфы из своей новой поэмы при свете нескольких стоявших на столе свечей. Это была ее знаменитая поэма о войне «Пулковский меридиан» (в то время еще не имевшая названия). Когда она дошла до строчек, где проклинает Гитлера и гитлеровскую Германию, у нее перехватило дыхание. Трижды начинала она говорить и каждый раз, охваченная душевным волнением, не могла продолжать.

Было темно, когда она отправилась домой. Муж пошел за хлебным пайком, и там его застигла воздушная тревога. Пока он не пришел, Вера Инбер очень за него беспокоилась. А в полночь вместе с несколькими врачами они выпили последнюю остававшуюся у них бутылку кислого рислинга. Но встреча Нового года тут же закончилась, поскольку из приемного отделения позвонил дежурный врач и сообщил, что в коридорах и в давно не используемой ванне лежат 40 трупов. Что с ними делать?

В полночь Лукницкий разбудил свою подругу Людмилу Федоровну, и начался пир по случаю Нового года – бутылка шампанского, сохранившаяся от довоенных времен, 200 г миндаля, которые Лукницкий получил в Союзе писателей, и 3 кусочка собачьего мяса, которые сберегли специально для такого случая.

То же было всюду в канун Нового года в Ленинграде. Елизавета Шарыпина, школьная учительница, ставшая партийным работником, лежала в своей ледяной квартире, она так лежала еще с середины декабря, в темноте весь день, поглядывая на светящиеся стрелки часов, а потом, за час до прихода мужа, зажигала крохотную коптилку. Не хотелось, чтобы он знал, как она тут лежит в полной темноте. Еe детей вывезли куда-то на Урал из Ленинграда. У нее было желание послать им новогоднее поздравление, но не было сил написать. И она лежала в кровати с мыслями об икре, пыталась эти мысли прогнать, но не могла от них избавиться. Провела даже языком по сухим дрожащим губам. Если бы крошечный, совсем крошечный кусочек нормального русского черного хлеба и два крошечных зернышка белужьей икры.

Она зажгла маленькую коптилку, вскоре явился Павел, спросил: «Ну как ты, моя четвертушка?» Прежде он ее называл своей «лучшей половиной», а теперь «четвертушкой»: она очень похудела.

Был к Новому году неожиданный подарок: электрический свет на час или на два. И еще подарок: она выменяла два платья на фунт или два колбасы (какой, лучше не спрашивать) и на фунт конины. Хлебный паек они с Павлом сохранили до вечера, и еще она спрятала пять соевых конфет. Настоящий новогодний пир.

Илья Глазунов, маленький мальчик, игравший 22 июня во дворе за городом в «белых и красных», жил теперь на Петроградской стороне в Ленинграде, в огромной мрачной квартире на Большом проспекте.

В квартире было темно. Как в пещере, думал Илья. Снаружи – ледяное солнце. Они теперь больше не отодвигали шторы. Иногда зажигали маленькую «буржуйку» – она сохранилась в квартире со времен Гражданской войны. Воды не было, трубы замерзли. Пили растопленный снег.

Илья приносил в кастрюле снег со двора. Однажды он пришел и увидел, что мать лежит и неподвижно и пристально глядит в потолок. Он страшно испугался, взглянув на ее невидящие глаза, спросил: «Ты спишь?» Она мягко ответила: «Не волнуйся. Я не умерла. Просто думаю о тебе, что ты будешь делать без меня в 11 лет».

Илья заметил, что от голода в голове прояснилось, но он очень ослабел, иногда звенит в ушах. И с удивительной легкостью он переходил от одного настроения к другому.

Как ни плохи были дела, но мать решила, что у Ильи будет новогодняя елка. Достали где-то еловую ветку, мать поставила ее в старую бутылку от молока, украсила маленькими игрушками, оставшимися от прошлого праздника. Нашли одну свечку, разрезали ее на четыре кусочка. Взрослые члены семьи торжественно вышли из соседней комнаты, на них были шали, шарфы, на лицах маски. Зажгли свечи. И вот настал момент тишины. Мерцали свечи… А потом все заплакали. В последний раз Илья был со своими родными.

Смерть ждала за углом, и каждая смерть казалась ребенку еще страшней предыдущей. Первым умер отец. Лежал в кровати на спине в пальто, в надвинутой на лоб меховой шапке и кричал голосом тонким и пронзительным: «А-а-а-а-а». Несмолкающий крик, от которого кровь застывала в жилах, волосы вставали дыбом на голове Ильи. Отец лежал и кричал странным высоким голосом, а мать Ильи сидела рядом. Маленькая лампочка в ее руке отбрасывала на стены темные тени, крик длился без конца; отец лежал неподвижно и глядел невидящим взглядом на потолок. За 15 минут до смерти он умолк. Много ночей Илья потом просыпался, охваченный ужасом от этого крика, и преодолевал страх, зарываясь лицом в шерстяной шарф, которым мать обвязывала его голову перед сном.

«Голодный психоз» – так называл это врач, который сам едва держался на ногах. В последний раз он побывал в их квартире, а через несколько дней тоже умер.

Следующей оказалась бабушка. Илья однажды ночью проснулся, звал ее, но она не ответила. В мерцающем свете коптилки он пытался ее увидеть, и казалось, она тоже на него смотрит, но лоб ее был холоден, словно каменный. Илья бросился на кровать, где лежала его мама, укрытая одеялами и старым зимним пальто.

– Она умерла, – крикнул он.

– Сыночек, ей легче сейчас, чем нам, – сказала мама. – От смерти не уйти, мы все умрем. Ты не бойся.

В тишине он услыхал стук метронома в громкоговорителе и отдаленный грохот немецких снарядов. Шли дни, все родные Ильи умерли. В большой старинной квартире было четыре комнаты, в каждой лежало по мертвецу. В квартире было холодно, как на улице. Ребенку казалось, что это один большой ледник. Это было даже к лучшему: не разлагались трупы. Однажды он вошел в крайнюю комнату в глубине квартиры и в ужасе выбежал: с трупа тети Веры, умершей две недели назад, навстречу ему прыгнула толстая крыса, которая обгладывала тетино лицо.

Мама и тетя Ася решили похоронить бабушку. Пришлось торговаться с дворничихой Шурой. Прежде Шура была круглая, похожая на студень, а теперь, как все, превратилась в скелет. Они хотели, чтобы Шура согласилась взять 250 г хлеба и 100 рублей, а не 350 г хлеба, как она требовала. В конце концов она согласилась. Бабушку старательно завернули в простыню, на уголке были нитками вышиты ее инициалы: «Е.Ф.» Шура уложила фигуру, похожую на мумию, на санки Ильи, повезла на Серафимовское кладбище.

А через несколько дней Илья был во дворе, собирал снег, чтобы насыпать в чайник. У соседних дверей