Жебелев спросил о старых друзьях, по-прежнему работавших в Эрмитаже. Наталья Флитнер, укутавшись платком, шагает по городу из одного конца в другой и выступает с лекциями в госпиталях, воинских частях.

«Все мерзнут, – сказал Орбели, – все голодают, но пишут и работают». Затем Жебелев спросил о Вальтере, библиотекаре, и его жене, которая была антикваром. Орбели не ответил, не хотел говорить старику, что оба лишь несколько дней назад умерли в подвале. Жебелев заговорил о Якове Смирнове, с которым близко дружил в университете и который так много сделал для спасения Эрмитажа в беспокойные времена Гражданской войны. Смирнов умер в 1918 году, ему было 80 лет, за три дня до смерти он еще читал лекции.

На прощание они обнялись, Орбели помог Жебелеву спуститься со ступенек и перейти через огромные сугробы возле входа. Он глядел на старика, медленно удалявшегося по набережной, и думал о том, увидятся ли они снова.

Это было 13 декабря.

А 29-го был страшный для Эрмитажа день. Сильный артиллерийский обстрел. Один немецкий снаряд попал во флигель Зимнего дворца возле кухонного двора. Второй снаряд ударил по фасаду Зимнего со стороны Адмиралтейства. Третий сбил каменный навес над гранитными атлантами у входа в Эрмитаж. И в этот день Орбели узнал о смерти Жебелева.

Через несколько лет после войны Орбели написал короткий очерк «О чем думалось в дни и ночи ленинградской блокады».

Он думал о вещах практических: о многочисленных сокровищах Эрмитажа, еще лежавших в залах и подвалах, подвергаясь опасности быть уничтоженными при бомбежках и артиллерийских обстрелах; о сохранности бесценных произведений искусства, отправленных на Урал; о родной Армении, о Кавказе, где прошла юность; о ленинградских ученых, их преданности науке; о последнем разговоре е Жебелевым, «о его словах, обо всех мыслях, которыми он со мной тогда поделился, и о силе человеческого духа, о духовности человека, всю жизнь неуклонно выполнявшего свой долг – долг ученого, учителя, гражданина».

Теперь жизнь Эрмитажа переместилась в подвалы. Бомбоубежище № 3, одно из крупных подземелий дворца, стало центром всей деятельности. Здесь жили, работали, учились и умирали во тьме под низкими сводами. Здесь рядами стояли койки, здесь у сбитых из досок столов теснились люди, закутанные в зимние пальто, при мерцающем свете крошечной коптилки или огарка свечи. Учёные книги, торопливые краткие записи на пожелтевшей бумаге, замерзающие чернила, согреваемые дыханием. Катакомбы – центр ленинградской научной жизни, такой, какая была возможна в то время. Люди работали, пока были живы, каждый день умирало несколько человек. Когда хлебные нормы для гражданского населения снизились до 125 г (а сотрудники Эрмитажа получали минимальную норму), Орбели вдруг обнаружил запасы – нескончаемые отсрочки малярных работ и отчаянные споры, которые приходилось вести в момент начала войны, неожиданно дали побочный продукт.

Готовясь к ремонту, купили много льняного масла, клея – теперь это были съедобные продукты. На льняном масле поджаривали кусочки мороженой картошки, выкопанной на земельных участках на окраине города, а из клея варили нечто вроде студня. В питании сотрудников Эрмитажа это стало большим подспорьем.

Летописцем этого подземелья стал Александр Никольский, главный архитектор Эрмитажа. Он и его жена Вера переехали в бомбоубежище № 3 после непрерывных воздушных налетов, продолжавшихся больше месяца, и в первую ночь он сказал: «Мы спали как убитые под его несокрушимыми стенами».

Вначале обитатели бомбоубежища № 3 выходили каждое утро на работу – в Академию наук, в Академию искусств, в залы Эрмитажа. Пожилые люди, если не было других дел (и не было воздушной тревоги), шли в учебный кабинет. Сидя у высоких окон, они долго глядели на замерзшую Неву, на Петропавловскую крепость на другой стороне реки.

Две тысячи жителей находились в подвалах Эрмитажа.

Идти от бомбоубежища № 2 к бомбоубежищу № 3 надо было через просторный зал 12 колонн, пройдя через запасной выход под сводчатой крышей.

Ночью этот маршрут через коридоры и залы Эрмитажа был фантастичен до ужаса. Окна не были затемнены, свет зажигать воспрещалось. На этаже, где находился огромный зал 12 колонн, горел слабый свет, но вокруг была кромешная тьма. После зала 12 колонн попадаешь в меньшее помещение, ведущее в зал, где стоит ваза невиданной величины (Колыванская ваза, высота 2,5 метра, диаметр 5 метров, вес 19 тонн).

Иногда в темноту проникал свет открывающейся двери, затем снова тьма, и не различить ни пол, ни потолок, ни колонны, ни саму вазу.

Бомбоубежище № 3 находилось под Итальянским залом Эрмитажа. Койки Никольского и его жены были с левой стороны в углу. Рядом жил художник Г.С. Верейский. Никольские делили стол с семьей Буцов; Буц был в Эрмитаже бухгалтером.

Каким неутомимым художником был Никольский. В конце октября он начал делать зарисовки с натуры, а затем, когда воцарились холод и тьма, стал по памяти рисовать сцены из жизни бомбоубежищ № 3, 2 и 5. Из-за отсутствия света другой возможности у художника не было.

В конце октября в бомбоубежище № 3 состоялся первый «вернисаж». Никольский пригласил друзей в тот угол, где теперь проживал, разложив на кровати и на столе свои рисунки. Друзья теснились вокруг, в валенках, в бумажных ватниках, и при свете трех церковных свечей рассматривали выставку. Вот куполообразный свод бомбоубежища № 2, расположенного под залом 12 колонн, вот бомбоубежище № 5 под Египетским залом, вид на Неву из окна Эрмитажа, разрушенный интерьер зала.

«Отдать наш город невозможно, – записывал Никольский в дневнике. – Лучше умереть, чем отдать. Я уверен, что блокада будет скоро снята, уже начал думать о проекте Триумфальной арки в честь героических воинов, освободивших Ленинград».

Никольский действительно составил проекты Триумфальной арки и парка Победы, которые после войны были включены в единый ансамбль при строительстве стадиона и парка Победы на Балтийской набережной. Во время юбилейных торжеств, посвященных Навои, Орбели не производил обычный ежедневный осмотр Эрмитажа. У него обострился ревматизм от окружающего холода, и боли так усилились, что он почти не мог ходить. Во время юбилейного заседания боль чуточку уменьшилась, а теперь возобновилась, даже стала сильней, чем обычно.

Тем не менее он решил произвести осмотр. Начал со 2-го этажа, переходя из одного зала в другой. В дворцовых зеркалах отражалась его согнутая фигура, крестьянский ватник, меховая шапка. Окна были выбиты. Орбели потрогал стены – их покрывал слой льда. В парадных залах Зимнего дворца холодней даже, чем в Новом Эрмитаже. Одна бомба взорвалась во дворе театра на другой стороне Зимнего канала, напротив Эрмитажа и Зимнего дворца. Некоторые окна забиты фанерой, другие ничем не закрыты. Он спустился в залы античного искусства, прошел через Афинский зал и зал