«Кто-то позвонил: «Умер военно-морской поэт Лебедев. Какой талант! Романтик… Погиб на подводной лодке. Служил на флоте 12 лет».

Действительно, Алексей Лебедев умер.

Вере Петровне это казалось немыслимым. Даже тогда, когда пришел желтый листок от командования Балтийского флота, где было сказано: «Ваш муж, лейтенант Алексей Лебедев, погиб в ноябре 1941 года в боях за социалистическую Родину, верный своему воинскому долгу, проявив геройство и мужество».

Не может быть. Перед глазами стоял его образ, снова виделся давний день 22 июня; положив голову ей на колени, Алексей спал на берегу Балтийского моря, и незнакомая девушка подбегала со словами: «Вы не слышали радио? Война!»

С того дня Вера Петровна не часто видела Алексея. 26 октября встретила на невской набережной около Литейного моста, глядела, как он идет: высокий, темная борода, руки в карманах. Он увидел ее, и лицо осветила сияющая улыбка. Они обнялись, он тут же спросил: «Как у тебя с едой?»

Вытащил две плитки шоколада, но она их снова положила в его карман, сказав, что некуда деть. На самом деле она просто боялась, что, держа их в руках, сразу начнет есть. Поговорили несколько минут, и Алексей прочитал ей новые стихи:

Вельботы идут к кораблю,

В червонном пламени тучи,

И я говорю «люблю»,

И ты для меня всех лучше.

Это была их последняя встреча.

Мать Алексея получила письмо: «Глядя на город, такой прекрасный и печальный в эту тихую осень, я чувствую, как хороша жизнь, какая она короткая, как бессмысленно война уничтожает все лучшее, все, чего достигло человечество».

Потом, в конце ноября, Вера Петровна также получила письмо. Ее сердце воспрянуло: сообщили по ошибке, Алексей жив. Она взглянула на дату: 11 ноября. Написано за два дня до того, как он в последний раз вышел в море, ушел на задание далеко в тыл к немцам в сторону Кильского канала, ей об этом было известно.

Она распечатала письмо и прочла:

«Вспоминай меня иногда. Через пару часов я буду уже далеко. А когда вернусь – и вернусь ли, – не знаю. Пишу тебе, и только тебе, перед уходом. Ты знаешь, что иногда мы долго можем не говорить, но любим друг друга еще сильней… Целую тебя, дорогая моя. Прости меня за то горе, которое я тебе причинил. Не забывай меня.

Твой Алексей».

Лебедев был лейтенантом на подводной лодке Л-2, которая 18 ноября погибла на Балтике. Ему было 29 лет. Друзья считали его одним из самых талантливых ленинградских поэтов.

Например, драматург Александр Крон считал эту потерю подлинной трагедией, а не просто несчастным случаем на войне. Крон уверен был, что на лодке Л-2 было слабое командование, сам, будучи моряком и военным писателем, он знаком был с проблемами подлодок и знал также, как много значат моральный дух, подготовка, тесное взаимодействие командования. За несколько дней до последнего похода Лебедев доверительно говорил Крону, что на борту Л-2 настроение неважное, что командир сверху навязывает приказы, а инициатива личного состава подавляется.

«Кто знает, – полагал Крон, – может быть, именно в этих обстоятельствах причина гибели Л-2».

20 ноября, когда норма хлеба в Ленинграде снизилась до 125 г в день, композитор Валериан Богданов-Березовский зафиксировал этот факт в своем дневнике, отметив, что «положение с продовольствием ухудшается».

Затем он перешел к другим вопросам. Он описывает концерт Бориса Асафьева в концертном зале Союза композиторов. Огромный зал был затемнен металлическими шторами, прикрывавшими балконные стекла, было очень холодно, зал освещали свечи, поскольку отсутствовало электричество. 15 членов союза, в шапках, зимних пальто, ботах, слушали Асафьева.

Он играл «прелестно, темпераментно, был по-детски счастлив от того, как реагировала вся публика», отметил Богданов-Березовский.

Потом была длинная дискуссия, и – о, счастье! – музыка и разговоры длились несколько часов, и за это время ни одного налета – большая редкость.

Следующая запись в дневнике Богданова-Березовского – 28 ноября – начиналась так: «Четвертый день без горячей пищи, только крохотный кусочек хлеба».

Ленинградцев тревожил вопрос о том, что произошло, как они оказались на грани катастрофы.

Было очень холодно. Вечером в Доме писателей Павел Лукницкий слушал спор трех молодых командиров, выздоравливающих после ранения. Танкист сказал, что он и его товарищи сражались изо всех сил, что ошибки делались наверху, Россия явно была не готова к войне. Сапер с ним не соглашался. Россию не застали врасплох, она была подготовлена и в политическом, и в материальном отношении.

«В политическом, – прервал танкист, – может быть. Но в технике! Что вы говорите! Вы действительно считаете, что можно сражаться с Германией, имея на вооружении танки Т-26? А дивизия народного ополчения, вооруженная лопатами! Она может остановить германские танки? Что, по-вашему, бутылки с горючей смесью – это современное военное оружие? А где автоматы?»

Сапер напомнил про 60-тонные КВ, он видел 5 таких танков в бою под Ижорском.

«Конечно, – сердито возразил танкист, – пять КВ. Вот если бы пятьсот, где бы теперь были немцы?»

В разговор вступил летчик, пожаловался, что советские самолеты действительно часто загораются, потому что их корпус производят, используя магний вместо дюралюминия. С горечью он также сказал, что до 22 июня дюралюминий отправляли в Германию.

По правде говоря, признался летчик, просто не верится, что немцы захватили Минск, прошли по Белоруссии, Украине, захватили Псков, рвутся на окраины Ленинграда.

Все трое обратились за объяснением к Лукницкому. А он задумался. Многие соотечественники пережили разочарование, теперь им известна горькая правда: никто их не спасет, ни Сталин, ни Красная армия. Только сами, каждый мужчина, каждая женщина, должны бороться изо всех сил, сражаться изо всех сил – обыкновенные жители России, Ленинграда. Бороться среди руин, в морозы страдать от голода, держаться, сколько хватит сил…

Лукницкий думал об этом, возвращаясь домой. Он узнал о происшествии, которое случилось вчера ночью. Лошадь рухнула на лед возле дома, где жил его брат. А утром на улице оказалась лишь половина лошади. По следам на снегу милиционер отыскал пропавшую половину в студенческом общежитии. Лошади в этот период были бесценны. Какой-то солдат сообщил, что видел, как эту лошадь убило осколком снаряда, как человек десять к ней кинулись и в несколько минут разорвали на куски. Он даже помог одной девушке дотащить домой лошадиную ногу, которую девушка не могла поднять[174].

Лукницкому вспомнился разговор с отцом об их собаке Мишке, отец хотел отдать ее в военную часть,