ее к войне, и нужна молодым командирам, чтобы понять своих наставников, понять предъявляемые им требования. У нас, к сожалению, отсутствует вовсе тип военно-исторических трудов, раньше широко распространявшихся в Германии, — военно-исторических толковников к уставу, своего рода военно-исторических объяснительных к ним записок. Не оригинальный и не вытекавший непосредственно из обсуждения военно-исторического опыта характер русских уставов, впрочем, представлял для последних работ существенное препятствие.

Обе линии военно-исторической работы, как ни различны они по своему характеру, должны связываться в одно целое ярким практическим устремлением. Создать разумную практику или популяризировать эти практические требования — великая цель, которую должна ставить себе военно-историческая работа. Наши труды по военной истории всегда витали в облаках; патентованная наука смотрела не без презрения на узкий практицизм уставов. Наука для мудрецов, уставы — для простецов. От этого разрыва военно-исторические труды может быть страдали еще больше, чем уставы. Они не давали практического резюме, вывода, они оставались бесплодными для практики, и потому лишними и ненужными.

Мне представляется, что возможно написать такую историю военного искусства новейших войн, из каждой главы которой, само собой, как вывод, выливались бы один или несколько параграфов оперативного устава; и возможно написать такой оперативный устав, каждый параграф которого представлял бы вывод из не приведенной в уставе главы, посвященной одной из последних войн. И я ясно ощущаю исполнимость такого желания.

Оперативное искусство и тактика в военной истории

 Оперативный устав без соответственной военно-исторической работы представляет нежизнеспособное, лишенное корней растение; он был бы обречен на провал в своем зародыше. Казалось бы, что наша военная история, игнорирующая тактику, будто бы по недостатку материалов, и сосредоточивающая все свое внимание на оперативном руководстве военными действиями, должна давать все готовые выводы, из которых просто можно было бы сложить оперативное учение. Попробуйте заняться этой работой, и вы увидите, что самые объемистые военно-исторические труды не делают ни шагу на пути к построению оперативного учения. В практической части своей они представляют пустое место. Какое-то судебное разбирательство над прошлым, восхваления одних, обвинения других; и это разбирательство не дает вам никакого ключа к пониманию оперативного кодекса, который, казалось бы, должен был бы иметься для собственного руководства у автора-прокурора, адвоката и судьи и преимущественно протоколиста в одном лице.

В настоящий момент все внимание устремлено на тактику. Быть может, нам следовало бы вовсе отказаться от военной истории, культивирующей по преимуществу оперативное искусство? Это представляло бы жестокую ошибку. После русско-японской войны у нас сложилась и широко распространилась такая оценка русского командного состава: офицеры хороши до командиров полков включительно; а генералы никуда не годятся, причем командиры корпусов слабее начальников дивизий, а командармы и главкомы представляют чисто отрицательное явление. Тот же вывод отчасти нашел себе подтверждение и в опыте мировой войны... Какой смысл в этих оценках, если мы выбросим из них нелепый личный момент: очевидно, если подбор на высшие посты бывает неудачным и не захватывает наиболее выдающихся командиров, то все же трудно предположить, что на высшие должности специально подбирался самый неспособный и негодный элемент. Приведенная оценка может быть истолкована только таким образом, что наши неудачи в японскую и мировую войны имеют преимущественно оперативные корни; тогда как решение тактических задач являлось более или менее по плечу командирской массе, мы оказывались несостоятельными перед выдвинутыми войной оперативными проблемами. Если роты действуют хорошо, а корпуса и армии — неудовлетворительно, то центр тяжести проблемы поднятия боеспособности лежит в сфере оперативного искусства, а не тактики. Этим выводам, в отношении русской действительности, не противоречит и опыт гражданской войны, хотя, конечно, он затемнен многочисленными исключениями, и сильная, непреклонная воля к победе позволяла в гражданской войне добиваться более успешного хода операций.

Военная история может весьма способствовать выработке оперативного глазомера; без нее чрезвычайно трудно сообразить оперативные цели в соответствии с имеющимися силами и средствами, не оторваться в оперативных планах от почвы реальности, дисциплинировать свою фантазию, трезво оценивать оперативную обстановку. Военная история является прекрасным средством для того, чтобы каждый оперативный работник осмысливал бы свою работу с точки зрения интересов всей операции в целом и не слишком бы увязал в интересах своей колокольни. Поэтому надлежаще поставленная военная история должна занимать первенствующее место в образовательной подготовке лиц, готовящихся к деятельности “службы генерального штаба”. Военная история должна быть и основным каналом, по которому диалектика вторгается в военное мышление.

Военная история должна углубить и наше понимание оперативной техники. Оперативное искусство еще не выражается в таблицах снабжения и подвоза, в расчетах восстановления телеграфных линий и железных дорог, в средних арифметических данных размаха операций и быстроты оперативного наступления, средних или рекордных данных техники. Надо изучить все колесики оперативной техники в сборе, в работе, надо познакомиться с их прошлым, с затруднениями, являвшимися при развитии операций, с методами их преодоления, надо удостовериться в огромной растяжимости и гибкости всех данных оперативной техники на примерах прошлого, чтобы вполне овладеть ими в настоящем.

По отношению к тактике позиция военной истории будет несколько иной. В тактике условия борьбы изменяются столь быстро, что военная история едва ли может взять на себя задачу выработать тактический глазомер. В тактике особенно опасно “силы новые врага успехом старым мерить”. В течение мировой войны тактические примеры одного года войны уже не годились для обучения войск в последующем году. Однако, каждая школа тактической мысли имеет какие-то основные боевые эпизоды, толкнувшие ее на развитие в определенном направлении. Последнюю четверть XIX века тактическая мысль, в области наступательного боя, жила преимущественно анализом атаки прусской гвардии на селение С. Прива и атаки Скобелева на два плевненских люнета. Все параграфы наступательного боя, в уставах всех армий, представляли то или иное толкование этих боев. Военная история в борьбе за углубление тактической мысли, конечно, не должна обходить таких примеров.

Но теперь мы слышим единогласную жалобу всех историков — нет материалов, по которым они могли бы дать что-либо тактически полезное, из опыта мировой и гражданской войн. Тактические действия ныне, впрочем, как и всегда, находят крайне недостаточное отражение в архивном материале. Современный бой недостаточно бюрократизирован, многие важные донесения и приказы передаются устно по телефону и не оставляют письменных следов. Если и остаются кой-какие документы, то нелегко их разыскать, и еще труднее в них разобраться. Остается, следовательно, только подождать 10-20 лет; по истечении этого времени уцелевшие участники