легко чувствовал себя в военных вопросах, так как нельзя критиковать заповедей, выгравированных на скрижалях завета; а военное мышление обзавелось целым ликом святых, непогрешимость авторитета коих оспаривать было нельзя; слова Фридриха, Суворова, Наполеона являлись заповедями, хранившимися в каждом лагере.

Гражданская мысль являлась врагом внутренним. Первые и самые горячие строки, которые написал Мольтке, возвратясь в 1871 г. с войны с Францией, были посвящены этому внутреннему фронту и направлены против претензий Бисмарка на право участия в руководстве войной. Презрительная кличка “бирстратегов”, философов войны из пивной, должна была показать гражданским ученым на всю недопустимость подхода к исследованию военных вопросов. Ни один социал-демократический депутат, критиковавший в рейхстаге прусский милитаризм, не испортил большому прусскому генеральному штабу столько крови, как член правой в палате господ, наследник Трейтчке по редакции самого консервативного прусского журнала, профессор Берлинского университета Дельбрюк, начавший читать своим студентам курс истории военного искусства и вступивший в полемику по военно-историческим вопросам с генеральным штабом. Это был настоящий внутренний враг, против которого было пущено в ход оружие бойкота и клеветы. И каждый успех гражданского ученого в военных вопросах рассматривали как поражение своих. Мы уже не говорим об отношении к Францу Хенигу: этому талантливому историку приходилось защищать свое право на военно-историческую критику с оружием в руке.

Вождь французской военной мысли, генерал Леваль, отличавшийся особенно трезвым, позитивным умом, и сам необыкновенно образованный человек, приходил в неистовое состояние, когда встречал статью гражданского автора по военным вопросам. Ненависть против Гамбетты и его штаба — Фрейсинэ, Сери-де-Ривьера, — обида за генерала Орель-де-Паладина, неповинно пострадавшего при натиске политических деятелей во вторую половину войны 1870 года, отравили все мышление Леваля. Он упорно трудился, чтобы возвести стенку, которая должна отгораживать компетенцию военных от господ, не носящих военного мундира. Он одел стратегию в шоры, добровольно пошел на страшное, роковое сужение ее поля зрения, чтобы порвать связь между гражданской и военной мыслью.

На фронтоне парижской, высшей, военной школы красовались слова: “мушкетеры и бенедиктинцы“. Мушкетеры — это такие солдаты, тело, мозг и сердце коих переродилось так, что на все реагирует по-военному; это воплощение солдатской точки зрения. Ученость в девизе французской военной академии представлена бенедиктинцами, почтенным монашеским орденом, насчитывающим втрое более ученых и писателей, чем людей строгой жизни. Это очень почтенная ученость, сохранившая нам в течение средних веков дошедшие до нас обломки античной мысли, ученость с большой эрудицией, но, прежде всего, ученость не от мира сего, ученость за монастырской стеной, так враждебной вообще гражданской мысли.

Если военная мысль стремилась укрыться за монастырской стеной, то гражданская мысль, с своей стороны, приветствовала это отчуждение. Придавать в истории какое-либо значение военным вопросам долгое время было признаком скверного научного тона. Наука облеклась в лицемерную демократическо-пацифистскую тогу. Удивительное зрелище представлял муж науки, работавший десятилетиями над какой-нибудь тридцатилетней войной, сличавший тысячи рукописей и никогда не открывавший ни одного военного учебника, и судивший об исторических делах и военных деятелях исключительно с филологической точки зрения. Русские университеты, конечно, являлись архиштатскими учреждениями. Гражданские профессора одели также шоры своего гражданского образца. Можно только отметить в Германии прорыв школы Дельбрюка, да несколько военных кафедр в швейцарских университетах, объясняемых милиционной системой швейцарской армии.

Каковы же явились результаты такого разобщения? Мировая война отчетливо подвела итоги. Только односторонность направления военной мысли, только добровольно одетые всеми генеральными штабами шоры объясняют полную неожиданность тех сюрпризов, которые поднесла мировая война. Война затянулась на такой срок, который не допускался ни одним военным писателем; борьба сложилась не на сокрушение, а на измор, тем методом, который был сдан в архив военными вместе с XVIII веком и о котором перед войной любил распространяться только гражданский ученый Дельбрюк. Особое значение в мировую войну получил экономический фронт — и все государства оказались к борьбе на этом фронте неподготовленными. Выяснилась тесная связь политики и стратегии; все, что можно было сделать перед войной, чтобы затруднить установление таковой, было сделано. Пришлось мобилизовать для работы на войну все умственные и промышленные средства стран, и конечно, эта задача не облегчалась наличием монастырской стены, за которой укрывались бенедиктинцы.

Не одна Россия, но и все воевавшие государства оставались в течение войны без снарядов, далеко не рационально использовали имевшиеся промышленные ресурсы, резали по живому мясу экономический организм страны, предпринимали заведомо безнадежные операции, с большим опозданием приспособлялись к новым техническим средствам, бесполезно расходовали сотни тысяч человеческих жизней. Уроки последней войны обошлись так дорого, как никогда, и, естественно, родилось стремление разобраться в них и в будущем не повторять прежних ошибок.

На новом пути

 Во всем мире военная мысль работает другим темпом. В военном лексиконе повсюду появились новые слова. Уже за два года до основания Красной армии Людендорф пришел к необходимости организовать в армии постоянную политическо-просветительную работу. Отчужденность военной мысли от гражданской начала рисоваться самим военным руководителям, как кошмар. Замещающий начальника прусского большого генерального штаба, генерал Фрейтаг-Лорингофен, выступил уже в 1917 году с проектом — образовать после войны в университетских городах девятимесячные курсы для поручиков; лекции гражданского профессора оказались необходимыми молодому офицеру, чтобы справляться со своей работой в части, а ведь недавно еще это был враг внутренний. Повсюду народились учреждения, которыми военный аппарат стремится связаться с промышленной организацией государства. Генеральный штаб отбывает стаж во Франции не только в различных родах оружия, но и в промышленности. Установить контакт совершенно необходимо. Кафедры — и не только военно-исторические, но и по военному вопросу — открываются в свободных высших школах, даже если страна еще сохраняет постоянную армию.

Для нас, переходящих на территориальную организацию армии, сдвиг в области мышления и, в частности, высшего образования представляется, может быть, еще более необходимым. У нас нет более стены, которая бы разделяла гражданское и военной мышление, и нет более сепаратизма ни там, ни здесь. Однако, мы еще не имеем территориальных университетов, которые бы готовили не просто образованных людей, а людей образованных и подготовленных не механически отнестись к прохождению службы в территориальных частях. Наша общая пресса касается только парадной, внешней стороны Красной армии и еще не уяснила своей задачи как печати, обслуживающей вооруженный народ. Мы еще откупаемся выделением средств на особое военное издательство и остаемся при глубоко чуждом военным запросам Госиздате.

В Московском университете историческим факультетом был избран лектор