в военном искусстве не может привести к успеху. Самостоятельный путь, хотя бы усеянный ошибками, предпочтительнее. Очень любопытен был бы очерк хвостизма в подготовке старой русской армии. Драгомирову удалось, на основании опыта турецкой войны, провести в восьмидесятых годах вопрос об организации тяжелой полевой артиллерии, в виде шестидюймовых полевых мортир. Но пока тяжелая полевая артиллерия оставалась продуктом русского исторического мышления, развитие ее подвигалось кустарными методами: вооружили немного батарей первым неудачным образцом и на том покончили. Дальнейших забот о качестве и количестве не прилагалось. Немцы взялись за тот же вопрос, на основании нашего плевненского опыта, значительно позднее; несмотря на то, что плевненский опыт отозвался на наших боках весьма чувствительно, немцы на него к началу ХХ века реагировали гораздо энергичнее. В 1905 году тяжелые орудия дебютировали в полевых сражениях. Казалось бы, нам, испытавшим на себе огонь тяжелых пушек и невозможность с нашими полевыми орудиями подготовить атаку японских укрепленных позиций, и книги были в руки, чтобы дать ответ на вопросы о значении тяжелой полевой артиллерии, о качествах, которым она должна удовлетворять, о размахе, которых надо дать формированиям тяжелой артиллерии. Что же мы видим? Мы не доверяли своей способности к суждению и выжидали реакции германской военной мысли на опыт Мукденского сражения. Только когда немцы объяснили, что японские тяжелые пушки, хотя огонь их не имел достаточных материальных результатов, все же произвели значительное моральное впечатление; что недостаточный материальный эффект огня японской тяжелой артиллерии объясняется устарелостью японских орудий и отсутствием организации их в хорошо сплоченные и обученные полевые части; что опыт Мукдена ни в какой степени не колеблет взятой в Германии линии на максимальное усиление полевой тяжелой артиллерии, — только заимствовав все эти опорные точки мышления, мы становимся на путь перехода от кустарничества к серьезной работе над тяжелой полевой артиллерией. Правда, мы не ошиблись в направлении наших мероприятий; но мы решительно ошиблись в сроках их осуществления. Избрав себе позицию в хвосте за Германией, мы не могли не запоздать.

Наивный читатель может быть подумает, что я уклонился от темы, что я привел пример, относящийся к области тактики или организации, но не к области военной истории! Действительно, прямо поразительно, как всякий живой, важный вопрос выскакивает у нас сейчас же из рамок военной истории и свивает свое гнездышко под крылышком какой-либо другой дисциплины или даже делопроизводства. В высшей степени ошибочно думать, что историческая работа сосредоточивается только в кафедре военной истории; если бы это было так, мы бы и в зрелом возрасте оставались слепыми щенками. Тактик, артиллерист, организатор — все они по-своему ведут историческую работу, припоминают и восстанавливают факты прошлого и дают им оценку. Всякое тактическое указание имеет глубокие исторические корни, и хорош был бы тактик, который бы стал ждать, чтобы наша военная история разжевала и поднесла ему опыт минувшего. Каждый в армии, продумывающий вопросы подготовки к войне, ведет известную историческую работу, примеривает свои мысли к опыту прошлого, переваривает подчас крупный исторический материал; от “присяжного” историка работа его иногда отличается только тем, что он, в виде штата или инструкции, преподносит нам только вывод, оставляя историческое изложение про себя как подготовительную стадию работы. И если эта историческая работа не всегда проделывается, если подчас выводы прыгают с потолка, то тем хуже для них...

Обидно, что нет связи между работой “присяжных” военных историков и этими историческими выводами, составляющими будни подготовки к войне. Почему наши военно-исторические труды не лежат, как справочные книги, на столе каждого начальника отдела штаба РККА? Почему эти работники совершенно не заинтересованы в нашем военно-историческом творчестве? Почему, если поставить любую оперативную тему — хотя бы о размахе современной операции, — оперативный работник не найдет в наших военно-исторических трудах никаких ответов на интересующие его вопросы и окажется вынужденным производить самостоятельные исследования, чтобы установить статистику размера переходов, статистику отрыва от головных станций железных дорог, чтобы установить условия материального обеспечения операции? В этом отсутствии в наших военно-исторических трудах необходимого нам содержания, в необходимости самостоятельных поисков в архивах не-присяжных историков заключается самая сокрушительная критика работы “исторических спецов”.[54]

Что такое устав? Это военная история и построенное на ней рассуждение; только все изложение фактов и критики их опущено, и в уставе дается, в императивной форме, лишь вывод из них. Что представляет хорошо написанный устав? Это такой устав, при чтении каждого параграфа которого рождается в мозгу представление об известных военно-исторических событиях, вдохновивших этот параграф. Параграфы устава, не поддающиеся военно-историческому толкованию, могут быть только надуманы, представлять плод фантазии и, конечно, без них устав, в большинстве случаев, ничего не потерял бы.

Наше замечание сохранит полную силу, если мы припомним, что военная история охватывает не только период самых военных действий, но период подготовки к ним, распространяющийся и на весь период мира. И военная история следит не только за эволюцией военного искусства и техники в периоды войн, но и в периоды мира. Может быть, не менее интересной, чем военная история 1918-1920 гг., явилась бы военная история Красной армии в 1921-1927 гг.: ведь часы военной истории не остановились в момент изгнания Врангеля из Крыма; мы слишком легко упускаем это из виду.

В чем, после первого ознакомления с боевым уставом, должна заключаться наша работа по усвоению и углублению его понимания? Конечно, она не может состоять в том, чтобы зазубривать его наизусть или дополнять, или детализировать указания устава. Последнее следовало бы строжайше воспретить. Сейчас эта работа идет по преимуществу в русле натаскивания на практическое применение указаний устава: занятие, несомненно, полезное, в особенности, если характер будущей войны окажется близким к тому, который имелся в виду творцами уставов. Но другой путь овладения уставом заключается в расшифровке той военно-исторической действительности, которую имеет в виду каждый параграф устава, в раскрытии того конкретного материала, который привел к заключающемуся в уставе выводу. В бою, под неприятельской шрапнелью и пулеметами, сохраняют силу только те уставные положения, которые восприняты не только по форме, а по духу. Устав становится моим, когда его требования делаются прозрачно ясными мне.

Отсюда понятна необходимость двух линий военно-исторической работы: первая — творческая, исследовательская работа, зашифровывающая свои выводы в виде параграфов уставов, декретов, инструкций, штатов; другая линия военно-исторической работы — толкующая, объясняющая, расшифровывающая, конкретизирующая на военно-историческом материале эти требования. Военно-историческая работа нужна и строителям, и наставникам Красной армии, чтобы создать разумные основания подготовки