традиции в стратегии и тактике перегораживали дорогу развитию военного искусства. Военная история являлась цитаделью наполеоновской догмы; приемы, которыми побеждал Наполеон в начале XIX века, были провозглашены вечной, непреложной истиной, панацеей на все времена. История являлась оплотом консерватизма в военном искусстве, ссылка на Наполеона являлась достаточной, чтобы одернуть каждого новатора; сам Мольтке-старший, поступая на практике вопреки Наполеону, наложил на себя обет теоретического безмолвия, не решаясь восстановить против себя всех многочисленных поклонников Наполеона, коими ему приходилось руководить. Наполеон — гений, учитель, наставник в военном искусстве начала XIX века, являлся бездушным идолом, когда в конце того же века телеграф, железные дороги, новое оружие, новая экономика и новые солдаты совершенно изменили условия, в которых приходилось осуществлять военное искусство. Техника второй половины XIX века фактически создала новое Ватерлоо для наполеоновской системы побеждать, но “старая гвардия” военной идеологии не сдавалась; как раз в эпоху, когда преклонение пред этой системой обращалось в чистейшее идолопоклонство, шла особенно напряженная работа по исследованиям походов Наполеона, на выводах из исторических трудов по Наполеону строилось изучение оперативного искусства и тактики; в философии исторической школы, провозглашавшей, что все — частный случай, и отрицавшей обобщения и противопоставление эпох, отвергавшей эволюцию, наполеоновская школа черпала доводы для борьбы с передовой военной мыслью. Наполеоновская система философски оправдывалась утверждением, что вообще всякая система — научное злоупотребление, а частные случаи все хороши, хотя бы и поросли мхом.

Леваль и в особенности Шлихтинг резко подчеркивали отсутствие в наше время тех предпосылок, на которые базировался Наполеон; но их внимание было направлено не столько на борьбу с ложным толкованием исторического опыта, сколько на борьбу с самой историей; ряды военных историков, обращенные против новаторов, представляли сплошной консервативный фронт. Отчаявшись его прорвать, новаторы стремились подорвать значение истории; самые злобные сарказмы обрушивались на историков; историческая работа и историческое знание дискредитировались всеми доступными способами; Шлихтинг добивался введения особой генеральской должности в большом генеральном штабе — нового обер-квартирмейстера, задачей которого было бы — наблюдать за уничтожением в военном преподавании каких-либо ссылок на Наполеона и его походы. Конечно, было бы разумнее вырвать оружие истории из рук консерваторов, чем дискредитировать его; вместо цензурного изгнания Наполеона из школы было бы разумнее осветить его в исторической перспективе как пройденную уже военным искусством ступень развития, понимание которой помогает нам разобраться в последующих, современных нам стадиях развития военного искусства; но консерватизм в истории пустил такие глубокие корни, военные историки были столь твердолобыми, так прочно окопались на своих застывших позициях, что эта задача казалась не по плечу ни Левалю, ни Шлихтингу. Они стали врагами военной истории потому, что в военной истории XIX века не явилось Маркса, который своим “Капиталом” мог бы дать бой на исторической почве и сумел бы провести грань между различными эпохами. Корень ошибок Леваля и Шлихтинга заключается в том, что нельзя отрицать направленное против нас оружие, а нужно им овладеть. Враждебное отношение к истории этих крупных военных мыслителей остановило их на полпути и помешало им раскрыть полностью характер современной войны. Но вина здесь не столько их, сколько твердокаменных представителей исторической школы. Военная история осталась скомпрометированной в глазах нашего поколения.

Негодование против военной истории поддерживается теперь не столько по мотивам Шлихтинга и Леваля, как вследствие новой позиции, занятой историками в результате мировой войны, безжалостно разбившей уцелевшие черепки наполеоновской идеологии. Современный военный историк вырождается в обывателя под зонтиком, он держит идеологический нейтралитет, он не вмешивается в оперативные, тактические, стратегические споры, он игнорирует материальные условия имевших место операций и не говорит ничего ни уму, ни сердцу своей аудитории. Из современных военных историков можно было бы создать общество ревнителей архивной работы, или общество любителей древностей; пусть эти древности — реликвии гражданской войны — не насчитывают еще и десятка лет своего бытия; современный военный историк и по отношению к гражданской войне берет на себя роль кладбищенского сторожа. Вместо того, чтобы являться ареной самой горячей борьбы за толкование путей, которыми мы должны следовать в военном искусстве, военная история становится местом упокоения. Тираж погашения, а не идейные вожди поколения командиров...

Каждый историк, чтобы разрешить падающие на него задачи, должен использовать два источника: первым из них является форум, идеологический базар; историк должен потолкаться в давке молодого поколения, подслушать его вопросы, подсмотреть его жизнь, остановить свое внимание на стоящих перед ним задачах, ознакомиться с его научным и литературным лепетом. Только на этом базаре научной суеты историк может составить себе представление, какие вопросы он должен себе поставить, какие стороны многогранного исторического прошлого он должен осветить, какова должна быть программа его труда, что важно и что не важно, какой материал в настоящую эпоху имеет историческое значение и какой материал в настоящее время представляет мертвый балласт, какие темы найдут широкий отклик и на какие темы современное мышление отказывается вибрировать. И только вторым источником являются письменные и материальные памятники старины. Понимание архивов, успешная раскопка их немыслимы без понимания аудитории, без понимания вопросов, около которых стратеги и тактики ломали свои копья. Задача историка — заставить памятники прошлого отвечать на вопросы современности. Это единственное средство сжать исторические фолианты, найти им читателей, сделать историческую работу рентабельной не только для издателей, но и для поколения, для государства в целом.

Сейчас военные историки (за малым исключением) не выходят на форум военной мысли, и их работа основана на началах благотворительности. Это — род убыточного, но обязательного ассортимента; а отсюда морщатся составители учебных планов, предоставляя учебные часы военным историкам, морщатся издатели, когда им навязывают военно-исторические труды, морщится редактор толстого журнала, морщится слушатель и читатель... Историческое производство на обязательности ассортимента далеко не уйдет.

Историк — вождь поколения — не может не жить с ним одной идейной жизнью. Между тем, надо констатировать, что многих на историческую работу толкает как раз полное отсутствие интереса к современности. История является подчас средством уйти целиком в прошлое. Это явление могло быть подчеркнуто нашей революцией, но оно вызвано не ею. Историк становится музейным деятелем, уходя весь в давно минувшую эпоху. Музейный деятель, архивный работник имеют право быть влюбленными в каждый завиток древности, исключать из своего поля зрения все то, что не касается эпохи, по которой они специализировались. Мы же от историка требуем смелую, свежую и непосредственно касающуюся нас мысль, даже если дело идет о древней Греции и Риме.

Типичную картину