по моему убеждению, вводят немецкий народ в заблуждение и тем самым препятствуют самопознанию немецкого народа. Они воздвигают барьеры на пути тех действий, которые мы в любом случае обязаны были предпринять, даже если бы не было никаких репараций… Лучше непопулярность на месяцы или даже на целый год, чем еще раз совершить ошибку и слишком рано взяться за разрешение вопроса»{436}.

Неизменный консенсус по вопросу о необходимости санации финансов также объясняет, почему социал-демократы лишь весьма умеренно критиковали новое чрезвычайное постановление, подписанное Гинденбургом 1 декабря 1930 г. СДПГ удалось среди прочего добиться большей прогрессивности «гражданского налога», а также освобождения безработных от взимания сборов при медицинском страховании, но при этом социал-демократам пришлось смириться с рядом положений, ухудшавших социальную защищенность граждан: с сокращением содержания чиновников, решение о чем было принято правительством в конце сентября 1930 г., а также с новыми мерами по защите сельскохозяйственного производства, в том числе с более высокими таможенными пошлинами на ввоз пшеницы и ячменя. Организованные коммунистами «голодные демонстрации», которые также сопровождали заседание рейхстага 3 декабря 1930 г., не смогли впечатлить социал-демократов: 6 декабря пленум рейхстага голосами социал-демократов отклонил запросы как на отмену только что принятого чрезвычайного постановления, так и постановления от 26 июля 1930 г. На следующий день было принято решение о переносе заседаний рейхстага на 3 февраля 1931 г.{437}

«Форвартс» с удовлетворением констатировала отправку рейхстага на каникулы. Спустя три месяца после выборов, как говорилось 13 декабря 1930 г. в передовице партийного органа социал-демократов, очевидно все уже разделяют мнение о том, «что этот рейхстаг является ублюдком и можно только радоваться, если его не видно и не слышно». Эрнст Хайльман, председатель фракции в прусском ландтаге, который одновременно обладал мандатом депутата рейхстага, полагал, что рейхстаг, имеющий в своем составе 107 национал-социалистов и 77 коммунистов, не может в действительности продуктивно работать. «Народ, который избирает подобный рейхстаг, тем самым гарантированно отказывается от самоуправления. Его право законодателя автоматически заменяется 48 статьей.

С этим обстоятельством, в высшей степени печальным для каждого друга демократии, необходимо смириться до тех пор, пока немецкий народ не станет способен вновь сделать разумный выбор».

Отто Браун вспоминал в своем выступлении по радио 17 декабря 1930 г. о том, что во времена президентства Фридриха Эберта он боролся против любого неправомерного использования 48-й статьи конституции: «Я не хотел и не хочу, чтобы демократические принципы конституции превращались тем самым в свою противоположность, чтобы таким путем поощрялся произвол. Однако предпосылкой такой позиции является способность и желание главного фактора политической власти, который знает конституция — избранного народом парламента — выполнять задачи, возложенные на него конституцией и являющиеся жизненно важными для народа. Если же парламент оказывается неспособным справиться с этими задачами, отчасти в результате наличия в его составе антидемократических групп, то тогда, и исключительно только тогда, должен быть подан политический сигнал бедствия, а аварийный вентиль конституции открыт на столь длительное время, пока не будет устранено то чрезвычайное положение, с которым сам парламент не мог или не захотел справиться». «Форвартс» опубликовала речь Брауна подзаголовком «Наставление в демократии»{438}.

Исходным пунктом, лежавшим в основе политики «толерантности» социал-демократии, была уверенность в том, что правительство Брюнинга будет удерживать национал-социалистов на расстоянии от власти. Но в конце 1930 г. нарастали события, вступавшие в противоречие с этим предположением. Так, рейхсминистр внутренних дел Вирт не смог добиться в правительстве в конце октября 1930 г. поддержки своего намерения заблокировать денежные средства полиции федеральной земли Брауншвейг, которая к тому моменту уже в течение четырех недель подчинялась министру внутренних дел — национал-социалисту. 10 ноября 1930 г. министр рейхсвера Грёнер запросил рейхсканцлера о принятии кабинетом «решения большой политической важности»: о законности или незаконности деятельности НСДАП. До этого момента военное министерство придерживалось политики, согласно которой члены НСДАП изгонялись с военных предприятий. Но теперь Грёнера обуяли сомнения: Гитлер поклялся в том, что будет бороться за власть только законными методами, а рейхсканцлер сам встречался с вождем национал-социалистов для ведения официальных переговоров.

Во время беседы Брюнинга и Грёнера, состоявшейся 19 декабря 1930 г. по просьбе последнего, рейхсканцлер заявил, что кабинет в настоящий момент все еще не готов занять окончательную позицию по вопросу законности или незаконности деятельности НСДАП: «В любом случае имперское правительство должно стараться избегать применения в отношении национал-социалистов тех же самых ошибочных методов, которые применялись в довоенное время против социал-демократов. На месте министра рейхсвера он бы пока больше не заботился вопросами партийной принадлежности рабочих, занятых на военном производстве». В отношении пограничной стражи Брюнинг также высказался за великодушную практику: хотя ни в Верхней Силезии, ни в иных местах не допускалось формирование подразделений, целиком состоявших из национал-социалистов, тем не менее в них могли приниматься отдельные члены НСДАП. Согласно протоколу, правительство «не высказало каких-либо возражений в отношении этой принципиальной позиции господина рейхсканцлера».

Недооценке национал-социалистической опасности соответствовала переоценка угрозы, исходящей от коммунистов. 12 декабря 1930 г. канцлер, выступая перед руководством фракции Центра, охарактеризовал КПГ как более опасную партию, а Каас добавил, что ведущие социал-демократы, а среди них и новый министр внутренних дел Пруссии Северинг, разделяют эту точку зрения. Подобной характеристике КПГ была обязана в первую очередь себе самой. В то время как НСДАП создала в обществе впечатление, что она стремится к власти только на строго законных основаниях, коммунисты снова и снова подчеркивали, что они полны решимости достичь своей главной цели — «Советской Германии» — революционными средствами, включая те, которые Вильгельм Пик в своем выступлении в рейхстаге 17 октября охарактеризовал как «обезвреживание» всех, кто является опорой капиталистической системы. В действительности же, по мнению Сталина, в Германии на повестке дня стояло растущее разложение капиталистического общества, но еще не коммунистическая революция. Но тот страх, который вызывали коммунисты, от этого не был менее реальным, и никто от этого не выигрывал больше, чем радикальные противники коммунистов — национал-социалисты{439}.

О том, чтобы политическая радикализация не пошла на убыль в новом году, позаботилась также растущая безработица: в середине января 1931 г. с цифрой 4 млн 765 тыс. безработных был установлен новый печальный рекорд. Газеты почти ежедневно сообщали о новых столкновениях на улицах и в помещениях, которые нередко приводили к человеческим жертвам. И все же политическая жизнь Германии была наполнена не только борьбой правых и левых экстремистских сил. Параллельно с поляризацией наблюдалась, скорее, определенная стабилизация политического положения.

Уже в декабре 1930 г. Брюнинг в ходе доверительных разговоров с правящими партиями и СДПГ обсудил возможность того, как положить предел неправомерному использованию национал-социалистами и коммунистами парламентской трибуны в агитационных