в результате этого все глубже и глубже погружается в кризис, что, в свою очередь, окажет разрушительное воздействие на мировую экономику. Однако канцлер, как и прежде, отказывался «сорвать» репарационный «стоп-кран». Все изменения выплат должны были быть отсрочены до того момента, пока в США не будет избран новый президент, во Франции — парламент и пока не закончится конференция по разоружению — три события, которые ожидались только в 1932 г. До этого, а точнее сказать, до вступления в должность нового президента Соединенных Штатов Америки в марте 1933 г., требовалось продержаться любой ценой.

Таким образом, главный политический приоритет Брюнинга был налицо: с репарациями должно было быть покончено раз и навсегда. Если бы канцлер мог единолично контролировать процесс, он перенес бы решение проблемы на весну или даже лето 1932 г. Но он прекрасно осознавал, что исходя из внутриполитической ситуации невозможно продержаться так долго. Поэтому Брюнинг намеревался сделать в июне первый шаг, а именно объявить об отсрочке трансферта защищенной части ежегодной выплаты. В соответствии с планом Янга подобное заявление должно было последовать не позднее, чем за 90 дней. От отсрочки платежа канцлер ожидал не столько существенного облегчения для государственного бюджета, сколько определенного успокоения общественного мнения. В то время как Брюнинг на самом деле трудился над долгосрочным и радикальным решением вопроса в целом, немецкий народ должен был полагать, что правительство делает все от него зависящее для того, чтобы добиться краткосрочного смягчения репарационного бремени.

Но политическая линия канцлера встретила не только одобрение. Во время совещания министров, состоявшегося 30 мая 1931 г., президент рейхсбанка Лютер, который и без того полагал, что время для политических шагов в отношении репараций еще не пришло, выступил против позиции рейхсканцлера. Он считал, что двойная игра Брюнинга уже потому не будет иметь шансов на успех, что «заграница в конце концов узнает правду». Но главный аргумент верховного хранителя марки заключался в том, что если рейх объявит об отсрочке трансферта, то в первую очередь пострадает немецкий кредит.

Противоположный довод против тактики Брюнинга привел министр внутренних дел Германии Вирт. На том же самом заседании он представил точку зрения, согласно которой «внутриполитическую ситуацию не удастся долго удерживать под контролем. Ни одна диктатура не сможет объяснить народу, почему вопрос о репарациях должен быть отложен». Поэтому он полагал, что «лучше прийти к промежуточному решению в этом году, чем в следующем оказаться вообще не в состоянии решить проблему».

Брюнинг тотчас же дал отпор своим критикам. Он ни в коем случае не согласится на промежуточное решение проблемы, заявил канцлер, которое будет заключаться либо в дополнительных натуральных выплатах, либо в получении займа, «т. к. подобное решение означает не что иное, как политически связать себя обязательствами сроком на 5 лет». В этом отношении Брюнинг и Лютер были полностью едины. Президент рейхсбанка выступил в защиту рейхсканцлера, заявив следующее: «Решение, согласно которому мы получим зимой списание с нашего долга 100 млн, без того, чтобы добиться разрешения вопроса в целом, повлечет за собой еще худшую ситуацию, чем та, в которой мы все сейчас находимся»{447}.

Промежуточное решение в том виде, к какому призывал Вирт, было реальной альтернативой политики «все или ничего», сторонниками которой выступали Брюнинг и Лютер. Предложение министра внутренних дел во многом совпадало с позиций, которую отстаивали социал-демократы. Но осуществить подобное решение было возможно только на пути взаимопонимания с капиталистической Францией. Для того чтобы побудить Париж ко встречным шагам по проблеме репараций и предоставлению займа, Германия для начала должна была отложить в сторону свои требования по пересмотру Версальского договора, а именно требование военного равноправия, а также, возможно, отказаться от продолжения строительства броненосца «Б». Но прежде всего было необходимо сдать в архив план, который только что, 18 марта 1931 г., был одобрен имперским правительством — план таможенного союза с Австрией.

Решение об экспертизе этого проекта было принято еще годом ранее правительством Большой коалиции. С самого начала было очевидно, что западные державы, в первую очередь Франция, увидят в нем намерение изменить политический курс Германии в направлении создания «Великой Германии», т. е. подготовку полного присоединения Австрии. Фактически именно к этому и стремился архитектор таможенного союза и министр иностранных дел Германии Куртиус. 16 марта 1931 г. он заявил правительству, что «политически присоединение еще не назрело, но экономически оно может быть уже теперь решительно поддержано, при условии весьма осторожного учета внешнеполитических сложностей, связанных с такой процедурой».

Но присоединение Австрии было только промежуточной целью. Таможенный союз необходимо было рассматривать в гораздо более широком контексте усиления немецкого влияния на страны «Межевропы»[53] — средние и малые государства от Финляндии до Балкан. Торгово-политическое объединение Берлина и Вены должно было также в существенной степени облегчить Германии продвижение своих позиций в Южной Европе. Таким образом, таможенный союз был важным шагом в направлении Центральной Европы, находящейся под немецким влиянием, а возможно, даже для достижения континентальной гегемонии Германии. Именно поэтому Париж должен был рассматривать решение от 18 марта 1931 г. как целенаправленный вызов. Не имело смысла даже помыслить о германско-французском соглашении по вопросу о репарациях, пока правительство рейха поддерживало идею таможенного союза.

Как реакцию на немецкую политику многие наблюдатели восприняли поражение, которое 13 мая во время выборов президента Французской республики потерпел защитник немецко-французского сближения Аристид Бриан. Президентом Франции был избран Поль Думер, возглавлявший до этого сенат. Куртиус должен был 18 мая на заседании Совета Лиги Наций в Женеве смириться с тем, что по требованию Великобритании вопрос о таможенном союзе был передан для проведения дополнительной экспертизы международному суду в Гааге, а Австрия обязалась до окончания рассмотрения вопроса не вести дальнейшие переговоры в этом направлении. Судьи должны были установить то, в чем, по мнению Парижа, Лондона и Рима, и так не было никаких сомнений: таможенный союз противоречил Женевскому протоколу об экономическом и финансовом восстановлении Австрии 1922 г., т. е. международному праву.

На практике это означало крах плана таможенного союза. Единственное, чего министр иностранных дел Куртиус и госсекретарь фон Бюлов добились своим вильгельмианским замыслом, так это тяжелого дипломатического поражения Германии и длительного ухудшения отношений с Францией. Так как кабинет Брюнинга поддержал план таможенного союза, то другие министры во главе с рейхсканцлером также несли ответственность за последствия решения, которое было как будто специально задумано с целью убедить Европу в отсутствии у немцев политического такта и дальновидности{448}.

В самой Германии раздавалось не так много критики в адрес политики, приведшей к поражению в Женеве. Нападок справа на таможенный союз в любом случае ожидать не приходилось,