самая большая из немецких партий ни переживала свое решение, его зримые последствия оправдали действия фракционного большинства. Валютные потери рейхсбанка, которые 16 июня достигли 80 млн рейхсмарок, 17 июня сократились на 10 млн рейхсмарок и продолжали уменьшаться дальше. На внутреннем денежном рынке также установилось определенное спокойствие: 19 июня рейх получил столь необходимый краткосрочный кредит в размере 250 млн рейхсмарок.

Но в этот же день отток валюты вновь увеличился, достигнув 70 млн рейхсмарок. Поводом для новой паники послужили сообщения о грозящем банкротстве текстильного концерна «Нордволле», предприятия, тесно связанного с Дармштадтским и Национальным банком. Вечером 19 июня золотовалютное обеспечение банкнот только на 100 млн рейхсмарок превышало минимальную ставку в размере 40 %, предписывавшуюся законом о банках и соглашением Янга. Если данное правило нарушалось, то учетная ставка автоматически поднималась вверх. Таким образом, закон о банках был призван воспрепятствовать тому, чтобы возросшее обращение отечественных банкнот компенсировало отток иностранной валюты.

На следующий день, 20 июня 1931 г., кризис грозил перерасти в катастрофу. Сначала рейхсбанк объявил о жестких кредитных ограничениях, а потом попытался получить у банка Англии кредит под коммерческие векселя, который должен был снова несколько увеличить валютные резервы рейхсбанка. Когда эта попытка закончилась неудачей, финансовое и экономическое банкротство Германии в самом ближайшем будущем стало казаться неминуемым. Но поздно вечером поступило спасительное известие из Америки: президент Гувер предложил ввести годичный мораторий на выплату всех обязательных государственных долгов, немецких репараций, а также межсоюзнических военных долгов. Гувер однако настаивал исходя из внутриполитических причин на соответствующей формальной просьбе со стороны рейхспрезидента. Необходимая телеграмма Гинденбурга в адрес президента США была направлена в тот же самый вечер. Сразу после ее получения Гувер предал свой план гласности.

Брюнинг мог бы праздновать введение моратория Гувера как свой большой политический успех. Однако рейхсканцлер вполне сознательно пытался преуменьшить значение этого исторического события. Так как для него речь прежде всего шла о том, чтобы раз и навсегда ликвидировать репарации, он чувствовал себя обязанным незамедлительно выступить против всех тех, кто, как социал-демократы, полагал, что теперь пришло время избавиться от самых худших социальных тягот недавнего чрезвычайного декрета или по крайней мере смягчить их.

В своем выступлении, которое было передано поздним вечером 23 июня всеми немецкими радиостанциями, Брюнинг заявил, что не текущий 1931-й, а только следующий год станет временем кульминации экономических трудностей. «Верить в то, что с принятием предложения президента Гувера все беды Германии останутся позади, было бы самой опасной иллюзией, которой может себя убаюкать немецкий народ… Немецкий народ утратит доверие и право на понимание, если он не останется верен принципу абсолютной санации наших государственных финансов, даже если это потребует от него новых жертв… Доказательство доверия, которое несет с собой всемирно-исторический шаг президента Гувера, может принести свои плоды только в том случае, если немецкий народ будет полон решимости и далее идти путем максимальной экономии во всех областях, используя только свои собственные силы».

В то время как инициатива Гувера встретила в Германии широкую поддержку, Париж чувствовал себя обманутым американским президентом. Франция, важнейший репарационный кредитор Германии, в ночь с 20 на 21 июня была поставлена Вашингтоном перед свершившимся фактом, и такое обращение было воспринято на Сене как унижение. Вследствие этого французская дипломатия предприняла все усилия, чтобы лишить мораторий реального содержания. С точки зрения Парижа, Германия была обязана продолжать в соответствии с планом Янга выплачивать обязательную, так называемую незащищенную часть годовых платежей, но⅘ платежа она должна была получать обратно в качестве процентного займа Банка международных расчетов. Если бы французская точка зрения одержала верх, Германия по-прежнему была бы обязана без всякого смягчения и далее производить натуральные поставки в соответствии с планом Янга. Берлин с возмущением немедленно отклонил дополнительные французские требования: отказ от таможенного союза с Австрией и постройки броненосца «Б».

Принимая во внимание сопротивление со стороны Франции, невозможно было выдержать предложенный Гувером срок начала годичного моратория — 1 июля. Только вечером 6 июля дипломатическая борьба закончилась компромиссом. В соответствии с договоренностью, достигнутой в Париже, Германия должна была продолжать выплачивать незащищенную часть репараций также в течение действия моратория, с 1 июля 1931 до 30 июня 1932 г., но получала эти платежи обратно целиком в форме гарантийных бонов Банка международных расчетов, поступавших в распоряжение рейхсбанка Германии. С отсроченных платежей, равно как и с гарантийных бонов, немецкая сторона обязывалась выплачивать проценты, и начиная с 1 июля 1933 г. они подлежали выплате в виде десяти ежегодных взносов. Вопрос о натуральных поставках был передан на рассмотрение специального экспертного комитета. Если по окончанию действия моратория Германия прибегла бы к отсрочке платежа, право на которую ей давал план Янга, то Франция в этом случае была свободна поступать как ей заблагорассудится в отношении своей доли незащищенной части аннуитетов.

Имперское правительство отреагировало на парижские договоренности выражением благодарности Гуверу и обращением к немецкому народу. Германия ни в коем случае не должна, как говорилось в воззвании от 7 июля 1931 г., ослаблять свои отчаянные усилия по соблюдению режима экономии: «То общее облегчение, которое принесет Германии план Гувера, будет без остатка направлено и использовано для консолидации государственных финансов. Наступившее в результате моратория ослабление нагрузки на денежный и кредитный рынки должно пойти на пользу немецкой экономики в целом. Повышение каких-либо расходов рейха в какой бы то ни было сфере во время моратория невозможно».

Тот, кто все еще надеялся, что мораторий Гувера станет началом облегчения социальных тягот и нужд, стал жертвой заблуждения. Правительство Брюнинга непоколебимо держалось мнения, что у репарационного вопроса есть только одно решение — окончательное прекращение выплаты «дани». Так как политика, нацеленная на увеличение расходов, едва ли убедила бы репарационных кредиторов в необходимости такого радикального решения, то казалось логичным продолжать прежнюю дефляционную политику без существенных изменений. Впрочем, хотя мораторий и осуществлялся на практике, он все еще не был ратифицирован американским конгрессом. Таким образом, правительство Брюнинга могло ожидать, что его предостережение от преувеличенного оптимизма, найдет отклик по меньшей мере у части немецкого общества{458}.

Но мораторий Гувера не вызвал эйфорию еще по одной причине: в то время как в Париже шли переговоры, в Германии множились слухи о банкротствах, грозящих фирмам и банкам. 13 июля произошло событие, знаменовавшее собой новую главу в истории немецкой депрессии: Дармштадтский и Национальный банк, коротко именовавшийся «Данат-Банком», самый крупный частный немецкий банк после «Дойче Банка», объявил о своем банкротстве. Так как «Данат-Банк» был тесно связан с обанкротившимся концерном «Нордволле», его коллапс едва ли мог вызвать удивление у специалистов. Но для широкой публики сообщение