но и социал-демократы, издавна настроенные «пангермански», держались весьма сдержанно. Одним из немногих, плывших против течения, был гессенский депутат рейхстага Карло Мирендорф, один из «юных правых» в СДПГ. В середине апреля 1931 г., т. е. еще до принятия решения Советом Лиги Наций, он бичевал в «Социалистишен Монатсхефтен» таможенный союз, «болтовню о ревизии» и «сумбурную бесплановость» правительственной политики и требовал от Германии «набраться мужества для широкого соглашения с Францией, что, в свою очередь, будет означать начало создания Объединенного Европейского континента».

От критики немецкой внешней политики Мирендорф перешел к общей критике политики Брюнинга и также, хотя и осторожно, политики «толерантности» СДПГ. «С озабоченностью мы отмечаем среди комплекса правительственных мер, намеченных на лето, исключительно средства обычного фискального характера. Это управление, а не политика. Это административный схематизм, а не творческая политическая мысль, смело разрывающая порочный круг. Социал-демократия должна в высшей степени внимательно наблюдать за всеми процессами для того, чтобы иметь возможность своевременно вмешаться. Смыслом “толерантности” не может быть просто примирение со всем, что исходит “сверху”. Границы “толерантности” лежат там, где ошибка или бездействие ставят под вопрос успех подобной политики»{449}.

На съезде социал-демократов, проходившем 31 мая — 5 июня 1931 г. в Лейпциге, прозвучало много критики в адрес политики «толерантности», но еще больше аплодисментов снискал главный тезис ее защитников. «Нам удалось удержать национал-социализм на расстоянии от государственной власти, — заявил Вильгельм Зольман, заместитель председателя фракции рейхстага, — и если в октябре 1930 г. у нас получилось воспрепятствовать сдаче в руки национал-социалистов президиума рейхстага, рейхсвера и полиции, то я полагаю, никакая частная критика не должна помешать констатировать следующее: это не просто большой, это европейский успех немецкой социал — демократии».

Поведение девяти депутатов рейхстага, голосовавших 20 марта 1931 г. против броненосца «Б», вызвало порицание большинства делегатов съезда. СДПГ приняла решение в будущем расценивать подобные нарушения дисциплины как поведение, наносящее вред партии и карающееся исключением из ее рядов. Одобрив проводившуюся партией политику «толерантности», социал-демократы тем не менее не стремились выдать правительству карт-бланш. Подавляющим большинством голосов партийный съезд одобрил предложение берлинской организации, согласно которому СДПГ угрожала правительству Брюнинга прекращением политики «толерантности» в случае, если новый чрезвычайный декрет будет предусматривать дальнейшее сокращение социальных отчислений в сфере страхования по безработице{450}.

Возможность проверить серьезность своих намерений СДПГ получила незамедлительно. Уже давно ожидавшийся декрет был подписан рейхспрезидентом фон Гинденбургом 5 июня 1931 г. — вдень окончания Лейпцигского съезда немецкой социал-демократии.

Глава XIV

Политика депрессии

Газеты, вышедшие 6 июня 1931 г., были обязаны своими броскими заголовками не только «Второму чрезвычайному постановлению об обеспечении экономики и финансов». Внимание читателей также привлек призыв имперского правительства, сопровождавший постановление. В нем с неслыханной доселе резкостью кабинет Брюнинга бичевал «выплату дани», т. е. репараций, ослаблявших Германию в качестве покупателя и заставлявших ее душить свой импорт: «Мы сделали все, чтобы выполнить наши обязательства по результатам проигранной войны. Для этого мы также задействовали в большом объеме зарубежную помощь. Теперь это невозможно. Использование последних сил и резервов всех слоев населения дает немецкому правительству право и накладывает на него обязательство перед собственным народом заявить всему миру: граница лишений, возложенных нами на наш народ, достигнута!»

Социальные тяготы, которые принес с собой декрет, на деле превзошли все самые худшие ожидания. Гражданские инвалиды и инвалиды войны получали теперь более низкие пенсии; размеры основного пособия по безработице были в среднем сокращены на 10–12 %, и соответственно автоматически снижались размеры пособия кризисного обеспечения — страховой сети, в которую попадали безработные в случае, если по истечении 26 недель, а в условиях особенно тяжелой ситуации на рабочем рынке — по истечении 39 недель, они были «сняты» с основного пособия или если они недостаточно долго работали, чтобы иметь право на его получение[54].

Так как подобного сокращения социальных льгот было еще недостаточно для того, чтобы покрыть нехватку кризисного обеспечения в размере 245 млн рейхсмарок, декрет предусматривал введение нового кризисного налога, который должен был взиматься в виде надбавки к подоходному налогу. Возврат переплаты с уплаченного подоходного налога не предусматривался. Чиновники и служащие в очередной раз должны были смириться с сокращением жалованья, которое составляло от 4 до 8 % от их прежнего содержания в зависимости от размеров заработной платы и зонального тарифного оклада. Сокращение жалованья чиновникам и отказ от возврата подоходного налога должны были в первую очередь помочь общинам, которым приходилось нести все возрастающие тяготы по обеспечению так называемых «благотворительных» безработных — низшего слоя безработных, который составляли лица, утратившие право претендовать даже на пособие кризисного обеспечения.

Что же касается мер социальной поддержки, отраженных в декрете, то они были весьма скромными. Имперские железные дороги должны были разместить заказы на сумму в 200 млн рейхсмарок для того, чтобы создать 120 тыс. рабочих мест. В остальном общественные работы были предусмотрены только в рамках организации Добровольной трудовой повинности, находившейся в компетенции Имперского учреждения по посредничеству в сфере занятости и страхованию безработных. К сфере деятельности Добровольной трудовой повинности относилось устройство небольших садово-огородных участков и участков для заселения, мелиорация земель, совершенствование местных коммуникаций, а также работы, «служащие улучшению народного здоровья». Эти целевые установки соответствовали тому, чего уже давно требовали правые военизированные союзы типа «Стального шлема», и теперь эти союзы были официально приглашены принять участие в деятельности Добровольной трудовой повинности{451}.

Если правительство Брюнинга и полагало, что прилагавшийся «призыв против выплаты дани» приглушит возмущение по поводу свежеиспеченного декрета или переключит его на проблему репараций, то оно заблуждалось. Протесты посыпались из всех политических лагерей. Коммунисты и национал-социалисты, немецкие националисты и Экономическая партия потребовали созыва рейхстага. «Форвартс» назвала само собой разумеющимся то, что социал-демократы будут бороться против антиобщественного содержания свежеиспеченного декрета. Фракция Немецкой государственной партии — партии министра финансов Дитриха, заявила, что она расценивает наиболее важные части декрета неудачными, и даже в собственной партии Брюнинга раздавались протесты: рабочие комитеты Партии Центра, собравшиеся на конференцию в Дуйсбурге, выразили надежду, что правительство рейха найдет «возможность для устранения столь несправедливой суровости»{452}.

Рейхсканцлер Брюнинг, который нес личную ответственность за декрет, с 5 по 9 июня 1931 г. находился вместе с министром иностранных дел Куртиусом в Англии. 6–7 июня в Чекерсе, официальной загородной резиденции премьер-министра Великобритании, состоялась первая официальная послевоенная немецко-британская правительственная встреча. Ее важной темой стало вышеупомянутое обращение по вопросу репараций, которое как нарочно было опубликовано в первый день работы конференции. Премьер-министр Макдональд и министр иностранных дел Гендерсон расценивали немецкое заявление как роковую ошибку. Гендерсон солидаризовался с отзывом своего американского коллеги