Ах да, следовало еще озаботиться общественной поддержкой дела, а то арест, конечно, провели, но что скажут люди, какие вести принесут студенты в иностранные университеты, что напишут послы своим государям?

И уже в субботу, 14 октября, в соборе Парижской Богоматери Гийом де Ногаре докладывал собравшимся магистрам и студентам университета о том, что было сделано и какие страшные обвинения предъявлены храмовникам.

На следующий день в королевском саду все то же самое, но на более понятном языке, излагали братья-доминиканцы для широкой публики. И это было не только в столице. По всей Франции королевские бальи и легисты, а также примкнувшие к ним доминиканцы рассказывали почтенной аудитории – рыцарям, торговцам, ремесленникам – о том, как король и инквизитор совместными усилиями начали давить злокозненного еретического аспида, который пригрелся на сосцах святой Церкви. Что-то они рассказывали «по бумажке», что-то добавляли лично от себя. А уж народ это творчески домысливал, как это умеет делать любой народ и при любой власти. Это повлекло за собой волну доносов. Теперь ругать тамплиеров стало можно не только в трактире за кружкой пива с друзьями, но и в публичном месте.

Еще днем позже, 16-го числа, были посланы письма владыкам всего христианского мира о том, какое зло скрывали тамплиеры, какие они злокозненные еретики, демонопоклонники и так далее. Король Франции предлагал своим коллегам по опасному ремеслу включиться в затеянное им дело.

И здесь начинается один из самых интересных и одновременно жутких и грязных моментов всей этой истории. Раз на весь свет было объявлено о преступлениях ордена, то нужны доказательства. Весь свет в лице отдельных своих представителей явно начнет требовать подтверждения для всей той жути, которую возвели на храмовников.

И Гийом Парижский постарался, чтобы доказательства появились. С 19 октября по 24 ноября он допрашивал узников Тампля (парижских тамплиеров заперли в их собственном замке). Сто тридцать восемь человек за месяц с небольшим. Спали следователи, судя по всему, урывками и нервно. Но давайте не будем их сильно жалеть. С обвинениями не согласились всего трое из подследственных. Остальные, в той или иной степени, их признали. За исключением двадцати пяти человек, которые не пережили того месяца.

А обвинения, как мы помним из предыдущего раздела, были серьезные. Подводящие, как бы сказали позже, под расстрельную статью.

И это для того времени совершенно не было нормой. Смотрите: сперва идет предварительное следствие, собираются слухи и показания. Потом человека арестовывают, и начинается само следствие, где уже допрашивают задержанного. Его допрашивают, но не пытают. Допрашивают много и часто, чтобы он, при попытках соврать, стал путаться в показаниях. После чего составляется компендиум обвинительного заключения, состоящий из списка вопросов на «да/нет»: был там-то, делал то-то, в компании таких-то людей.

После чего человек переходит из разряда подследственных в разряд обвиняемых. На этом этапе ему зачитывают обвинительный акт, с которым ему предлагается согласиться и принять приговор во исправление и искупление своих прегрешений. И только если он этот приговор не принимает и с обвинительным актом решительно не согласен, тогда к нему можно начать применять активные физические меры, понуждая к согласию.

Бернардо Ги, ставший инквизитором Тулузы как раз в 1307 году, автор пятитомного «Наставления инквизиторам», написанного десятилетием позже этих событий, советовал просто ограничивать в питании и заковывать в кандалы, а если и пытать, то по совету опытных и знающих людей и если того требует важность дела и позволяет состояние обвиняемого. То есть не переусердствовать. Для нас – невероятная жестокость, для той эпохи – почти что светоч гуманизма.

С храмовниками же, судя по скорости, с которой шло следствие, все обстояло совсем иначе, и дыбу они увидели сразу или почти сразу.

Кроме того, когда мы говорим о тамплиерах, попавших по злой воле Филиппа в пыточные застенки, то обычно представляем гордых обладателей белых плащей и рыцарских поясов. Но едва ли десятая часть арестованных могла похвастаться тем, что принадлежала к числу рыцарей или капелланов.

Большинство арестованных были служащими братьями – сержантами или сервантами (от французского server, «служить»), облаченными в черные плащи. И по большей части являлись они не вспомогательной силой рыцарства на поле боя, облаченные в более простой доспех и стоявшие не в первой линии, а обычными конюхами, кузнецами, ремесленниками и работниками в замках. Но по факту принадлежности к ордену они считались вполне себе тамплиерами. Не рыцарями – верхушкой ордена и его цветом, а теми девятью десятыми айсберга, что скрыты под водой.

И эти люди, простолюдины, мысли не допускавшие, что ими когда-то может заинтересоваться аж сама инквизиция, очень быстро плыли на допросах, так как спрашивали их про непонятное, грозили костром и обещали возможность легкого наказания, если они будут активно сотрудничать со следствием, со всем согласятся и все подпишут.

Но признаний, пусть и многочисленных, полученных от конюхов, пусть и облаченных в орденское облачение, было явно недостаточно, для того чтобы убедить королевские дворы Европы. Нужно было то самое признание. То одно, получив которое можно устало выдохнуть, встать из-за письменного стола и сладко потянуться с ощущением сделанного дела. Вы уже догадались, о чьем признании идет речь.

И на магистра начинают воздействовать. Активнейшим образом. Уже 24 октября, то есть всего через одиннадцать дней после ареста, он соглашается с частью обвинений и даже ставит свою подпись под письмом, адресованным всей братии ордена, о том, что он, Жак де Моле, сознался в названных преступлениях и заблуждениях и призывает братьев прекратить запирательство и тоже сознаться. Ибо заблуждения те были общей практикой внутри ордена, и все носители орденского облачения так или иначе в них повинны.

Как именно от магистра получили эти показания, представить нетрудно – дыба. Примерно с той же скоростью суд получит признания от Джироламо Савонаролы, рассказ о котором вы найдете в следующих главах.

И да, дыба – это не растягивание человека на лестнице или специальном столе, как иногда представляют. Дыба – инструмент даже более простой, но не менее действенный. Работало это так: человеку за спиной связывали руки, поднимали за них к балке под потолком, веревку ослабляли, человек падал. Но не до земли, а на метр. Процедуру повторяли, но пространства для свободного падения оставляли больше. Руки выходили из суставов. Боль адская, но не смертельная. В помещениях с низким потолком для достижения необходимого эффекта человеку могли привязать к ногам дополнительный груз.

То есть требовались лишь более-менее высокий потолок, балка и крепкая веревка. Никаких жуткого вида станков, которые мастеровитое человечество изобретет сильно позже.

Это, к слову, была одна из трех пыток, которые признавались допустимыми в ходе инквизиционного разбирательства. И да, каждую можно было применить не раньше, чем через две недели после предыдущей. Но на это правило в том случае не обратили внимания. Как и на многие другие.

Пример камеры пыток инквизиции

1722. Wellcome Collection

Давайте сразу расскажу и про оставшиеся две пытки, чтобы потом к этому вопросу не возвращаться.

Метод дознания номер два – пытка водой. Нет, это не ухищрение вдумчивых китайцев, когда человеку час за часом капают водой на голову. Европа была проще. Человека укладывали спиной на скамью, вливали через воронку в рот преизрядно воды и били по животу чем-то плоским – доской, похожей на разделочную. Травмы, а то и разрывы внутренних органов практически гарантированы. Вместе с полным спектром невероятных ощущений.

И третий метод – испанский сапог. Человека усаживали в кресло, фиксировали, между ног вкладывали пару досок, коротких, от пола до колена. Еще пару таких же досок палач прикладывал с внешней стороны голеней. Все это надежно закреплялось веревкой. А потом между внутренних досок начинали вбивать клинья. И конструкция превращалась в страшные тиски, которые сжимают, а потом и дробят голень, колено и щиколотку, превращая ноги в месиво. Были и более сложные механизмы для этой пытки, но они появились позже. А суть оставалась той же – тиски, ломающие ноги.

Да, пытки бывали ординарными и экстраординарными. При ординарной пытке дозволялось делать человеку больно, но не дозволялось калечить. При пытке экстраординарной ситуация менялась в корне. А судя по тому, что многие храмовники пытки не пережили, пытали их экстраординарно, с разрывом внутренностей и сложными переломами костей, что влекло за собой медленную