Шрифт:
Закладка:
Оно интересно нам по двум причинам: во-первых, зачем их изгнали, а во-вторых, как именно это было сделано.
Евреи в экономике многих средневековых государств, помимо функции торговли, имели еще одну важную функцию: они давали деньги в рост. Христианам подобное в целом не разрешалось, а евреи, будучи иноверцами, делали это спокойно. Суть в том, что закон Моисея запрещает ссужать деньги под процент своим. То есть еврей еврею или христианин христианину дать деньги под процент не может, но вот еврей христианину – с легкостью.
И этим пользовались сеньоры. Они позволяли евреям жить, торговать и проводить финансовые операции на своей территории, те всем этим ловко занимались, а когда у самих королей по тем или иным причинам деньги заканчивались, то они занимали у евреев. Ну, как занимали? Они брали, зная, что отдавать не придется. Во-первых, никто не придет требовать, так как еврейский ростовщик знал свое место. Он мог требовать с заемщика попроще, но не с короля или графа. А во-вторых, еврейскую общину могли поставить под угрозу погрома и ласково попросить занять еще немного. Так что королевские займы у евреев были формой случайного налога.
Французские евреи в Средние века
1906. Singer, Isidore; Adler, Cyrus / Jewish Encyclopedia, 1901–1906
Но в конце XIII века европейское отношение к финансам постепенно изменилось, и итальянские торговцы начали аккуратно давать деньги в рост. Церковь сперва приняла это с большим скрипом: где-то грозила, где-то увещевала, где-то просто закрывала глаза. Но дело пошло, и пошло весьма бойко. И евреи стали не нужны. Из Англии их изгнали в 1290 году. При этом довольно быстро: чемодан, вокзал, Багдад. По сути, ограбили на прощание до нитки.
А вот из Франции их изгнали точно за полгода до приезда де Моле. Дело в том, что король в своем поиске денег дошел до такой степени порчи монеты, что во Франции назревали вполне себе реальные «медные бунты». Количество серебра в главной ходовой монете Франции того времени – турском гроше – снижалось, цены росли, народ роптал. Короне требовалось серебро. Много серебра. И вот тогда, в июне 1306 года, по всей стране одновременно произошли облавы на евреев. Запомним этот момент – по всей стране одновременно. То есть королевские чиновники были заранее предупреждены неутомимым Ногаре и получили от него соответствующие указания. Да, вертикаль власти Филипп строить умел. Как умел и подбирать себе помощников.
Почему я обращаю на это ваше внимание? Не только потому, что так же будут арестованы тамплиеры, но и потому, что такая организация дела – это что-то на грани возможного для того времени. Писцы должны переписать письмо с приказом в десятках копий, десятки гонцов должны эти письма доставить адресатам, те должны их в указанное время вскрыть и принять к исполнению. И исполнить. Исполнить без самодеятельности. Выставить из домов всех, кого надо выставить, изъять отнятое, описать и отправить куда надо, не слишком много опустив в свой личный карман. Это требует огромного штата верных и вышколенных людей, налаженной службы почтового сообщения и много чего еще. Как минимум – толпы чиновников в столице, которые будут работать над победными реляциями из провинций, сводя все в единый реестр, чтобы доложить монарху, сколько он приобрел в результате великой победы над безоружными людьми. И это в те времена, когда элементарное чтение было не таким уж элементарным.
Эта история своим размахом бюрократии и полицейского режима напоминает не начало XIV столетия, а конец XVII.
И в это время де Моле – один из самых богатых банкиров мира – прибывает во Францию. Нет, я не оговорился. Христианам, конечно же, не разрешалось давать деньги в долг под процент христианам. Но это касалось частных лиц. А вот ордены и монастыри это делать могли. И под залог могли. При этом вещи обычно брались не напрямую под залог, а «на хранение». Например, собирается некий сеньор в поход, берет у тамплиеров на это денег и оставляет им что-то на хранение, а то вдруг слуги совсем обнаглеют в его отсутствие и украдут ценные вещи. Пусть уж лучше полежат там, где надежнее. И деньги он, этот сеньор, берет не все сразу. Он берет часть суммы и вексель, который обналичивает у тех же тамплиеров по прибытии на место, чтобы не возить опасно большие суммы, а то в дороге разное может случиться.
И да, орден никто грабить никогда не пытался. Грех-то какой. Кроме того, рыцари вполне могли за себя постоять. Ограбить дом ордена – это вам не еврейский квартал подчистую вынести под всеобщее радостное улюлюканье. Тут и по голове дать могут, и от Церкви отлучить. И не займут больше никогда.
Папу де Моле сразу не увидел – святой отец слег в болезни. Но в Пуатье де Моле встретился с Ногаре. Встреча, как мне видится, имела большое значение для обоих. Магистру требовалось узнать, насколько король заинтересован в крестовом походе, не для его ли нужд ограбили евреев и, самое важное, что король думает о слиянии Тампля и Госпиталя, так как было известно о том, что папа внимательно прислушивается к словам Филиппа.
Хранителю же королевской печати было необходимо услышать из первых уст, что де Моле думает о соединении с Госпиталем. Он точно знал, что Филипп никаким новым походом не интересуется и никуда за море отправлять деньги и рыцарей не собирается. У короля есть дела ближе и важнее. И ему было важно понять, насколько это известно прибывшему с Востока пожилому крестоносцу.
А еще ему было интересно, что за человек перед ним. К весне 1307 года, когда произошла их встреча, он уже знал о планах короля: его господин готовил против тамплиеров то же, что и против папы Бонифация, – большой процесс. Ему были нужны и деньги ордена, и его земли, и, самое главное, отсутствие ордена как неподчиненной ему вооруженной силы на территории французского королевства. Филипп строил то, чего еще не было в Европе, – монархию нового типа, абсолютного. И крестоносцам с их обветшавшими идеями христианского универсализма и возвращения Святого Гроба в этом новом мире, увы, не было места.
Гийому де Ногаре и другим приближенным короля – Гийому де Плезиань, Рено де Руа и, конечно же, первому советнику и камергеру короля, сиру Ангеррану де Мариньи – не составило особого труда подготовить то, что могло дать старт делу.
Перед тем как начать об этом говорить, хотелось бы сказать пару слов о фигуре королевского камергера. Просто для того, чтобы он не сливался в моем повествовании с сиром де Ногаре. Ногаре был гасконцем, а Мариньи, напротив, нормандцем. Правда, оба они происходили из обедневших, если не сказать захудалых, родов.
Но если Ногаре пошел по стезе легиста и стал профессором права в Монпелье, был судьей в Бокере и так попал в поле зрения короля, то Мариньи избрал совсем другой путь. Он не был так хорошо образован и, согласно исследованию Жана Фавье, даже не знал латыни. Мир юридического крючкотворства, в котором его товарищ плавал как рыба в воде, был не для него.
Но он являлся гениальным придворным, что в ту эпоху многого стоило. Он начал свой путь как хлебодар королевы Жанны, супруги Филиппа, а уже потом перешел в его свиту.
Мариньи умел чувствовать людей, был тонким дипломатом, великолепным оратором, знал все про всех и находился в тени короля, выходя оттуда только тогда, когда это требовалось последнему. Его, как и Ногаре, отличала верность своему господину. То качество, которое Филипп так ценил в людях, особенно если оно дополнялось умом, трудолюбием и решительностью и не было отягощено тягой к лести.
Так что эти двое, Ногаре и Мариньи, прекрасно дополняли друг друга. Один был великолепным легистом, второй – не менее великолепным придворным. И объединяла их верность общему господину.
И чтобы начать дело против ордена, нужно было соблюсти два условия. Во-первых, найти обвинителей, тех, кто засвидетельствует перед судом весь список мерзостей, обычных для дел такого рода, а именно блуд, ересь, колдовство, стяжательство. Примерно то, в чем король обвинял папу
