Сяку Дзюнко.

Коити скоро положат в катафалк.

И в катафалке повезут в крематорий.

Скоро от него останутся только кости.

Дверца катафалка закрылась.

Прогудел клаксон.

Динь-дон, динь-дон!

– Уважаемые посетители, просим вас прослушать объявление от администрации парка Уэно! Курение на территории парка разрешено только в специально оборудованных для этого местах. В иных случаях это может не только доставить неудобства другим гостям, но и вызвать возгорание. Надеемся на ваше понимание и сотрудничество!

Динь-дон, динь-дон!

Под звуки объявления густой табачный дым клубился над скамейкой, где сидели бездомные и агенты, набиравшие на службу поденных рабочих.

На стройке платили десять тысяч иен, за демонтаж – от десяти до двенадцати тысяч, а если у вас имелся опыт электротехнических или строительных работ, то дневной оклад путем переговоров можно было поднять до тринадцати-пятнадцати тысяч. Если опасная деятельность вам претила, стоило только заполучить водительское удостоверение и мобильный телефон, и вот уже вы можете подвизаться в какой-нибудь гораздо более простой поденной работенке. Например, за помощь фирмам в переезде в новые здания или за сбор и демонтаж площадок для уличных мероприятий в день вы могли заработать от шести до десяти тысяч. Правда, те, кто хочет таким заниматься, наверное, должны бы свернуть свои палатки и переселиться в ночлежку, или хотя бы обратиться за помощью в отдел соцзащиты.

Однако большинству из жителей парка Уэно уже нет нужды работать, чтобы содержать кого-то. Нет больше никаких обязанностей – ни перед женой с детьми, ни перед родителями, младшими братьями и сестрами, остается только добыть денег себе на пропитание, и в этом смысле поденная работа представляется уже не настолько привлекательной.

Когда-то у нас были семьи. Были дома. Никто из нас изначально не жил в палатке, кое-как сооруженной из гофрокартона и брезента, никто не хотел стать бездомным. Просто так сложились обстоятельства. Среди нас, например, были те, кто взял займ под необоснованно высокий процент у нечистого на руку ростовщика и не смог расплатиться, так что пришлось бежать из дома под покровом ночи. Другие попадали в тюрьму, украв деньги или избив человека, потом выходили на свободу, но так и не могли вернуться к своим семьям. Некоторые, потеряв работу, лишились и дома – жены бросали их, забирая с собой детей и отнимая все имущество, и, впав в отчаяние, они предавались выпивке и азартным играм. Сколько я видел таких бездомных мужчин лет сорока-пятидесяти в пиджаках – они все продолжали ходить в службу занятости в надежде отыскать местечко себе по душе, но ничего не получалось, и они погружались в апатию, становясь больше похожими не на людей, а на пустые скорлупки цикад.

Конечно, выбраться можно из всякой ямы, но вот если соскользнул с отвесного обрыва – как ни крути, а твердо стоять на ногах в жизни уже не выйдет. И падение остановит лишь смерть. Тем не менее до этого нужно еще дожить, а значит, приходится перебиваться какими-никакими заработками.

Например, осенью можно собирать опавшие с деревьев плоды гинкго, мыть, просушивать на циновках и продавать.

Можно порыться в мусорных баках у станции – в магазине подержанных книг старые журналы с мангой и еженедельники пойдут по нескольку десятков иен за штуку. При этом гораздо лучше идут не серьезные издания, а те журнальчики, на обложках которых напечатаны фотографии симпатичных девиц в купальниках или нижнем белье. Некоторые из бездомных устраивали собственные импровизированные книжные лавки, раскладывая журналы на полотнище брезента для продажи. Рассказывали, впрочем, что к таким частенько являлись парни из местных банд якудза, требуя отдать часть выручки, а иногда на горе-торговцев нападали свои же – другие бездомные, при этом дело часто доходило до драки, а бывало и такое, что несчастного сбрасывали на железнодорожные пути, где его сбивала электричка. Если какая-то вещь задерживалась в наших руках больше чем на час, вероятность лишиться ее тем или иным способом резко возрастала, поэтому мы жили в постоянном беспокойстве и страхе.

В этой связи гораздо более выгодно было зарабатывать на алюминиевых банках – собрал и в тот же день получил за них деньги. Взяв с собой многоразовые полиэтиленовые пакеты, мы отправлялись добывать банки по обочинам дорожек, на газонах и в мусорных баках. В пунктах приема, куда мы их приносили, за одну банку давали две иены, за сто выходило двести иен, чтобы заработать тысячу – нужно было собрать пятьсот, две тысячи – тысячу банок…

Я поселился в парке Уэно, когда мне было шестьдесят семь. Не помню, сколько раз с тех пор я видел бронзовую статую Сайго Такамори. Он, как обычно, стоит, повернувшись к торговой улочке Амэёко, и глазеет на здание универмага «Маруи». В правой руке у него собачий поводок, а левой он сжимает ножны от короткого меча, и все-таки кажется, что именно правая напряжена больше.

Сбоку от статуи растет эритрина, южноамериканское деревце – символ префектуры Кагосима. Красные лепестки его цветов усыпают все вокруг. Конусообразные цветки эритрины на кончиках веток чем-то похожи на цветы хаги, но в отличие от последних с их пастельного оттенка белыми и пурпурными лепестками, облетающими от малейшего ветерка или дождя, опавшие лепестки эритрины напоминали капли крови на циновке.

Напротив эритрины находится могила воинов сёгуната Токугава – Сёгитай, сражавшихся с императорскими войсками.

Об этом мне рассказал Сигэ.

– Изначально статую собирались установить на площади перед Императорским дворцом, но потом начались все эти разговоры, что, мол, нечего там делать этому памятнику – Сайго Такамори ведь выступил против императора в ходе Сацумского восстания. В итоге решили поставить статую в парке Уэно. Еще и изобразили его не в военной форме, а в гражданском.

Странное все-таки здесь местечко. Вот Сайго Такамори, за спиной его – могила Сёгитай, а ровно в пяти минутах отсюда – храм Киёмидзу Каннон, где хранятся ядра, которыми стреляли в битве при Уэно войска клана Набэсима, выступавшие на стороне императора.

Сёгитай – это воинское объединение, поддерживавшее правительство Токугава и лично сёгуна Ёсинобу. На первом собрании присутствовало всего семнадцать человек, а уже через три месяца их количество достигло двух тысяч. Их штаб находился тут, в Уэно.

Жители Эдо всячески поддерживали Сёгитай – так, девушки из «веселого квартала» Ёсивара презрительно звали воинов из Сацумы и Нагато[63], воевавших на стороне императора, «деревенщиной», недостойной их внимания, в отличие от самураев Сёгитай.

В тот момент, когда замок Эдо был сдан без боя и сёгун Ёсинобу покинул столицу, воины Сёгитай окончательно пали духом. А тут подоспели и выдвинувшиеся от Уэно-Хирокодзи главные силы императорской армии, по преимуществу