И тут вдруг… Я подумал, что, наверное, у сына остались друзья и в Токио – все-таки он проучился там три года, может, даже девушка у него была. Спросить у жены я не мог – она страдала еще больше моего. Впрочем, эти люди, если они вообще существовали, все равно уже не успели бы на завтрашние похороны.

Держась рядом, Осаму с Томоко приблизились к алтарю и, накинув четки на большие пальцы, соединили ладони и затянули молитву. Закончив, они поклонились и опустили руки.

– Пожалуйста, взгляни на него. В последний раз, – сказала Сэцуко Осаму.

Тот присел у изголовья Коити, сложил ладони и поклонился, а Сэцуко приподняла белую ткань, показывая ему лицо нашего сына.

Осаму взглянул на него, не разжимая ладоней.

– Он как будто спит… Не могу поверить…

Еще раз соединив ладони, Осаму отошел обратно к Томоко.

Подливая в кружку Осаму еще саке, я подумал о том, что мы ни разу не выпивали с Коити и не выпьем больше никогда – не стоит и мечтать об этом. Тут вдруг что-то мелькнуло на периферии зрения… птица, та самая, которую я повстречал сегодня утром по дороге к дому старосты, с белоснежной грудкой. Я подумал, что это точно Коити… Хотя, наверное, все дело в том, что я уже изрядно набрался – окружающие активно подливали алкоголь и в мою чашку тоже.

– Коити отправился в Чистую землю?

Стонущий голос Сэцуко донесся до моих ушей.

Я и не заметил, как она оказалась рядом с настоятелем Сёэн-дзи.

– В учении Истинной школы Чистой земли мы не говорим, что человек «умирает» – он «отправляется в мир иной», где перерождается в будду, поэтому нет нужды предаваться печали. Будда Амида поклялся спасти всякую жизнь. Достаточно лишь славить имя его, и будешь спасен – так он молвил. Переродиться в будду, достигшего истинного просветления, – это и есть спасение, и, перерождаясь, мы оказываемся на стороне тех, кто призван помогать живущим. Умершие становятся бодхисаттвами – святыми, рангом ниже, чем сам Амида, и в качестве его сподвижников являются, чтобы спасти всех, кто страдает в нашем бренном мире. Поэтому со смертью все не заканчивается. Отправившиеся в мир иной продолжают вести нас вперед через те славословия, что мы возносим Амиде. Поминки, похороны, заупокойная служба на сорок девятый день – это ведь все не для того, чтобы оплакивать ушедших, скорбеть по ним или благословлять их память. Мы проводим все эти церемонии в знак благодарности умершим, что даруют нам связь с Буддой. То же касается и первой годовщины смерти. В эту дату мы благодарим покинувших этот мир за то, что они соединяют нас с Буддой, приглядывают за нами до тех пор, пока мы сами не отправимся в Чистую землю вслед за ними.

Я заметил, как напряглись руки Сэцуко, неподвижно лежавшие у нее на коленях. Пальцы ее зашевелились, будто она пыталась что-то схватить…

– Но ведь Коити был всего двадцать один год… Он умер в своей квартире в Токио в полном одиночестве, никто даже не позаботился о нем… Полиция настояла на вскрытии, а ведь на нем ни царапинки не было… В свидетельстве о смерти написали лишь, что он умер из-за болезни или по естественным причинам, но на самом деле никто так и не знает, когда и от чего Коити скончался… Может, он мучился… звал маму…

Человек тридцать собравшихся на поминки вдруг разом замолчали, и, словно вторя этой тишине, стенные часы пробили семь.

Мы будто увидели, как поток времени буквально извергается прямо на нас.

Молчание прервал мягкий голос настоятеля:

– Размышлять о последних мгновениях чьей-то жизни – это самая скверная из людских привычек. Мы, живые, все продолжаем думать, «хорошая» была смерть или «плохая». Но ведь, получается, это исключительно наше субъективное суждение – что считать «хорошей» смертью, а что – «плохой». В Айдзу есть статуя милосердной богини Каннон, что покровительствует быстрой и тихой смерти. Говорят, поклоняться ей начали с тех пор, как один юноша помолился о том, чтобы его родители отошли в мир иной спокойно и без страданий. В последнее же время богиню посещают не только дети, но и их отцы с матерями. Старики, не желая становиться обузой для своих семей, просят Каннон даровать им мирную смерть. А когда через несколько лет они и в самом деле умирают, например, от сердечной недостаточности, их сыновья и дочери принимаются рассуждать о том, какими замечательными они были и как тихо ушли в Чистую землю, не обременяя свои семьи, – лучшей смерти и пожелать нельзя, и да ниспошлет ее милосердная богиня и им самим. И это считается «хорошей» смертью.

Но вот проходят заупокойные службы седьмого, четырнадцатого, сорок девятого, сотого дней, первая годовщина смерти, и дети начинают говорить, что, мол, хорошо было бы провести с родителями хотя бы последнюю неделю, хоть три-четыре дня – держать за руку, беседовать – вот уже внезапная смерть и не кажется им такой «хорошей». Это ведь все еще одна и та же смерть, но как меняется восприятие – все потому, что мы судим только из своих представлений. Поэтому и не нужно строить догадок о чьих-то последних минутах. Неважно, как именно умер Коити – Будда Амида, как и поклялся, принял его в Чистой земле и даровал новую жизнь в качестве бодхисаттвы, каким он и вернется к нам, ныне живущим.

Сэцуко вся затряслась.

– Но могу я еще раз… Еще раз поговорить с моим сыном? Хоть он теперь и бодхисаттва…

– Восславь имя Будды, и тогда…

Сэцуко глубоко вдохнула и, сжимая левой рукой дрожащую правую, попыталась успокоиться, но у нее ничего не вышло. Она ничком повалилась на татами, сотрясаясь от рыданий.

Ей вторила Ёко, сидевшая напротив столба.

Я не плакал – лицо застыло, будто мне надавали крепких пощечин, только губы скривились так, что стало больно.

Настало утро.

Пятое утро с тех пор, как Коити умер.

До этого я, лежа в кровати, некоторое время обычно размышлял, где я и что делаю, который теперь час, и только потом открывал глаза, сейчас же я вскакивал с постели от одной мысли о том, что мой сын мертв.

Эта ужасная правда каждое утро врывалась в мой сон, точно бейсбольный мяч, брошенный мальчишками прямо в оконное стекло, с громким треском влетающий в дом. Ночью я спал беспокойно.

В доме было еще темно, но уже чирикали воробьи, и тихонько вторили им камышевки. Интересно, а какой голос у той птахи с белоснежной грудкой?.. Я попытался собрать в единую картину разрозненные куски сновидений, но тут мое внимание привлек какой-то запах.

Пахло чем-то подгнившим – кажется, это еда и