не будет. Фалькенхайн сожалел об этом исходе, но отметил в своем дневнике, что он может понять мотивы, «потому что любой, кто верит в необходимость сохранения мира или хотя бы желает этого, вряд ли может поддержать объявление „состояния угрозы войны“»[1635].

31 июля, пока продолжались дальнейшие колебания в отношении военных мер, от посла Пурталеса из Москвы пришло известие о том, что русские накануне вечером объявили полную мобилизацию, начиная с полуночи. Теперь кайзер по телефону потребовал объявить Состояние неминуемой угрозы войны, и этот приказ в 13:00 31 июля был отдан Фалькенхайном вооруженным силам Германии. Ответственность за то, кто начал мобилизацию первым, теперь целиком лежала на русских, что имело определенное значение для берлинского руководства, которое в свете пацифистских демонстраций в некоторых немецких городах было обеспокоено тем, что не должно быть никаких сомнений в оборонительном характере вступления Германии в войну. Особую озабоченность вызывало руководство социал-демократов (СДПГ), набравшее более трети всех голосов на последних выборах в рейхстаг. Бетман встретился 28 июля с правым лидером СДПГ Альбертом Зюдекумом, который пообещал, что СДПГ не будет выступать против правительства, вынужденного защищаться от нападения России (антироссийские настроения были столь же сильны в СДПГ, как и у британских либералов). 30 июля канцлер смог заверить своих коллег, что в случае войны они могут не опасаться подрывной деятельности со стороны организованного рабочего класса[1636].

Ввиду развития событий в России Вильгельм вряд ли мог и дальше блокировать провозглашение ZDG, но интересно отметить, что, по свидетельству баварского военного представителя фон Веннингера, это решение пришлось «выжимать» из него Фалькенхайну. К полудню к государю вернулось хладнокровие, главным образом потому, что он убедил себя, что теперь действует в условиях внешней угрозы, что имело большое значение почти для всех участников июльского кризиса. Во время встречи, на которой присутствовал военный министр Фалькенхайн, Вильгельм произнес энергичную речь о текущей ситуации, в которой вся ответственность за надвигающийся конфликт лежала на России. «Его манера поведения и язык, – отмечал Фалькенхайн в своем дневнике, – были достойны немецкого императора, достойны прусского короля», – это были поразительные слова для солдата, бывшего в первых рядах тех ястребов, которые критиковали монарха за его любовь к миру и его боязнь войны[1637]. Российское правительство отказалось отозвать свой приказ о мобилизации, и Германия объявила войну России 1 августа 1914 года.

«Должно быть, возникло некоторое недопонимание»

В последние дни июля внимание германского кайзера по-прежнему было приковано к Великобритании. Отчасти это было связано с тем, что, как и многие немцы, он видел в Британии державу, стоящую в центре европейской системы, от которой зависело предотвращение всеобщей войны. Вильгельм разделял и более распространенное заблуждение – он переоценивал вес Британии в континентальной дипломатии, и при этом недооценивал, насколько ее ключевые политики (в частности, Грей) уже приняли решение двигаться определенным курсом. Хотя тут определенно имелось и психологическое измерение: Англия была тем местом, где Вильгельм отчаянно искал – хотя лишь изредка добивался – аплодисментов, признания и привязанности. Англия представляла многое из того, чем он восхищался: мощный военно-морской флот, оснащенный лучшими кораблями и вооруженный лучшим оружием, какие только могла создать тогда современная наука и промышленность, богатство, изысканность, светскость и (по крайней мере, в кругах, с которыми он встречался во время своих посещений) своего рода аристократическое, полное достоинства поведение людей, которым он восхищался, но которому оказалось невозможно подражать. Англия была домом его покойной бабушки, о которой Вильгельм позже говорил, что, если бы она была жива, она никогда бы не позволила Ники и Джорджу так вероломно напасть на него. Англия была королевством его вызывающего зависть и ненависть дяди, Эдуарда VII, которому удавалось улучшать международное положение своей страны там, где Вильгельм терпел неудачу за неудачей. И, конечно же, это была родина его матери, к тому времени уже тринадцать лет покойной, с которой у него были такие сложные и запутанные отношения. Этот клубок эмоций и ассоциаций всегда присутствовал в его мыслях, когда Вильгельм пытался анализировать британскую политику.

28 июля кайзера очень воодушевило сообщение его брата принца Генриха Прусского, в котором говорилось, что Георг V намеревался не допустить участия Великобритании в войне. Рано утром 26-го числа Генрих, который участвовал в яхтенной регате вокруг острова Уайт, поспешил из порта Кауса в Букингемский дворец, чтобы проститься с британским монархом перед возвращением в Германию. Между царственными особами произошел разговор, в котором, как утверждал Генрих, Георг V сказал ему: «Мы постараемся приложить все наши силы, чтобы остаться в стороне от всего этого, и мы будем соблюдать нейтралитет»[1638]. Эти слова были переданы кайзеру по телеграфу, как только принц прибыл в Кильскую гавань 28 июля. Вилли воспринял это заявление «брата Джорджа» как официальное заверение о британском нейтралитете. Когда Тирпиц попытался оспорить его прочтение ситуации, Вильгельм ответил с характерной смесью напыщенности и наивности: «У меня есть слово короля, и этого для меня достаточно»[1639]. Неясно, действительно ли британский король говорил эти слова. Запись в его дневнике по этому поводу предсказуемо малоинформативна – в ней просто говорится: «Генрих Прусский приехал ко мне рано утром; он сразу же возвращается в Германию». Но другой отчет о встрече, вероятно, написанный монархом по просьбе Эдварда Грея, содержит более подробную информацию. Согласно этому источнику, когда Генрих Прусский спросил Георга V, что будет делать Англия в случае европейской войны, британский монарх ответил:

Я не знаю, что мы будем делать, мы ни с кем не ссорились и, надеюсь, останемся нейтральными. Но если Германия объявит войну России, а Франция поддержит Россию, то, боюсь, что мы окажемся втянуты во все это. Но можете быть уверены, что я и мое правительство сделаем все возможное, чтобы предотвратить европейскую войну![1640]

Таким образом, рассказ брата Генри об этой беседе был образцом того, когда желаемое принимают за действительное, хотя мы не можем полностью исключить возможность того, что Георг V скорректировал свой отчет о встрече в соответствии с ожиданиями министра иностранных дел, и в этом случае истина может лежать где-то посредине. В любом случае телеграммы Генриха было достаточно, чтобы укрепить уверенность кайзера в том, что Британия останется в стороне, и его оптимизм, казалось, подкреплялся нежеланием британского правительства, особенно Грея, ясно заявить о своих намерениях.

Поэтому Вильгельм был шокирован, узнав утром 30 июля о разговоре между Греем и немецким послом графом Лихновским, в котором британский министр предупредил, что Британия останется в стороне, если все ограничится столкновением Австрии, Сербии и (странное замечание) России, и что она вмешается на стороне Антанты, если в конфликт вступят Германия и Франция. Депеша посла вызвала у немецкого монарха негодование и дюжину разъяренных пометок на полях: англичане стали «негодяями» и «подлыми лавочниками», которые хотят заставить Германию оставить Австрию «в беде» и осмеливаются угрожать ужасными последствиями, в то же время отказываясь одернуть и усмирить своих агрессивных континентальных союзников[1641]. Когда на следующий день пришло известие о всеобщей мобилизации, объявленной русскими, мысли Вильгельма снова обратились к Британии. В сочетании с предупреждениями Грея, мобилизация русских «доказывала» Вильгельму, что Англия планировала использовать «предлог», предоставленный разрастанием конфликта, чтобы «разыграть карту объединения всех европейских наций в пользу Англии и против нас!»[1642]

Затем, вскоре после пяти вечера субботы, 1 августа, пришла сенсационная новость. Всего через несколько минут после того, как в Берлине был отдан приказ о всеобщей мобилизации, поступила телеграмма от Лихновского из Лондона с описанием утренней встречи с британским министром иностранных дел. Казалось, что Грей предлагал не только отказаться от вступления в войну, если Германия воздержится от нападения на Францию, но и поручиться за нейтралитет Франции. Текст телеграммы был следующим:

Сэр Эдвард Грей только что прислал мне известие от сэра У. Тиррелла, что он надеется, что сможет сегодня днем, по результатам заседания Совета министров [Лихновский отправил телеграмму в 11:14], сделать для меня заявление, которое может