Шрифт:
Закладка:
Конечно, военные меры со стороны России в Австрии были бы расценены как бедствие, которого мы оба хотим избежать, а также они подвергли бы риску мое положение посредника, которое я с готовностью принял после твоего воззвания к моей дружбе и помощи[1591].
Сказав: «Я не буду нести ответственности за чудовищную бойню», царь настоял на отмене приказа о всеобщей мобилизации. Янушкевич потянулся к телефону, чтобы остановить занесенную руку Добророльского, и на Центральный телеграф был отправлен посыльный с сообщением, что вместо всеобщей должен быть объявлен приказ о частичной мобилизации.
Стоит ненадолго остановиться, чтобы поразмышлять над тем фактом, что телеграммы от троюродного дяди императора из Берлина было достаточно, чтобы задержать приказ о всеобщей мобилизации почти на двадцать четыре часа. После февральской революции 1917 года русский публицист и издатель, заслуживший за свои разоблачения секретных сотрудников Департамента полиции («провокаторов царской охранки») прозвище «Шерлока Холмса русской революции», Владимир Бурцев, участвовал в разборе уцелевших секретных материалов Охранного отделения, где он обнаружил пачку личных телеграмм, которыми обменивались немецкий и российский императоры. Подписываясь «Вилли» и «Ники», кузены общались друг с другом на английском языке, используя неформальный, иногда даже интимный тон. Обнаружение этих документов стало сенсацией. В сентябре 1917 года журналист Герман Бернштейн, освещавший революционные события, опубликовал их в «Нью-Йорк Геральд», и через четыре месяца они были переизданы в виде книги (с предисловием Теодора Рузвельта)[1592].
«Телеграммы Вилли-Ники», как их стали называть, вызывают непреходящий интерес, отчасти потому, что, когда читаешь их, кажется, что подслушиваешь частный разговор двух властителей исчезнувшей Европы, а отчасти потому, что они передают ощущение того мира, в котором судьбы наций по-прежнему находятся в руках чрезвычайно могущественных людей. Фактически оба впечатления обманчивы, по крайней мере, в том, что касается знаменитых телеграмм 1914 года. Те сообщения, которыми императоры обменивались во время июльского кризиса, не были ни секретными, поскольку их существование было широко известно и обсуждалось[1593], ни частными. По сути, это были дипломатические телеграммы, оформленные в форме личной переписки. С обеих сторон содержание сообщений тщательно проверялось сотрудниками министерств иностранных дел. Телеграммы эти были примером той любопытной системы передачи сигналов от монарха к монарху, которая оставалась особенностью европейской политики до начала войны, хотя в данном случае монархи были передатчиками, а не генераторами сигналов, которыми они обменивались. Их существование отражает монархическую структуру европейских правительств, а не способность монархов определять реальную политику. Телеграмма от 29 июля была исключительной: она пришла в особый момент, когда как раз дальнейшие действия зависели от решения царя – не потому, что он был определяющим игроком в процессе выработки политики, а потому, что его формальное решение (подпись) требовалось для приказа о всеобщей мобилизации. И дело не в политическом влиянии как таковом, а в остаточном военном абсолютизме автократической системы. В тот момент, когда царю было мучительно трудно дать свое согласие – что вполне понятно, учитывая запредельные ставки, – телеграммы от «Вилли» было достаточно, чтобы склонить чашу весов в сторону отказа от всеобщей мобилизации. Но эффект длился менее суток, потому что оба монарха просто транслировали соответствующие принципиально противоположные позиции своих правительств. Утром 30 июля, когда царь получил телеграмму от Вильгельма II, в которой тот лишь повторил предупреждение, сделанное послом Пурталесом накануне, Николай II оставил всякую надежду на то, что сделка между кузенами может спасти мир, и вернулся к варианту всеобщей мобилизации.
В завершение, последнее соображение о решении России начать всеобщую мобилизацию: когда Сазонов встретился с царем днем 30 июля, он обнаружил, что тот озабочен угрозой, которую представляет для России австрийская мобилизация. «Они [немцы] не хотят признавать, что Австрия мобилизовалась раньше нас. Теперь они требуют остановить нашу мобилизацию, не говоря уже более о мобилизации австрийцев. […] В настоящее время, если бы я принял требования Германии, мы были бы разоружены против Австрии»[1594]. Однако мы знаем, что на этом этапе австрийские приготовления все еще были полностью сосредоточены на задаче обеспечения победы над Сербией, несмотря на растущую угрозу российского вмешательства. Беспокойство царя не было проявлением индивидуальной нервозности. Скорее, оно отражало общий подход к анализу внешней военной угрозы со стороны российских военных. Российская военная разведка постоянно преувеличивала военный потенциал Австрии и, что более важно, предполагала их очень высокую способность к скрытным упреждающим действиям – предположение, подкрепленное балканским кризисом 1912–1913 годов, когда австрийцам без особых усилий удалось увеличить численность войск в Галиции, не привлекая внимание русских[1595]. Эти страхи были усилены, как это ни парадоксально, очень подробным (благодаря покойному полковнику Редлю и другим хорошо осведомленным источникам) знанием русскими планов австрийской мобилизации. Это была не новая проблема: еще в 1910 году Сухомлинов, только что назначенный военным министром, хвастался, что видел конкретные планы развертывания австрийской армии и флота для «завоевания Македонии». Это свидетельствовало, по его утверждению, об огромном масштабе угрозы, которую представлял для интересов России австро-венгерский экспансионизм на Балканском полуострове, и сводило на нет все дипломатические заверения о миролюбии. То, что эти – на самом деле устаревшие и недействительные – документы могли быть экстренными планами на случай непредвиденных обстоятельств, а не выражением текущей австрийской политики, похоже, не приходило в голову Сухомлинову, который, очевидно, намеревался использовать их в качестве аргументов о необходимости увеличения военного бюджета[1596]. Тенденция к нервозному прочтению добытых разведкой планов потенциальных противников продолжала влиять на основы политики военной безопасности России до 1914 года. Именно потому, что они были так хорошо знакомы с австрийскими графиками мобилизации, русские были склонны, с одной стороны, рассматривать отдельные, возможно, не связанные между собой меры, как часть единого целого, а с другой – рассматривать любое отклонение от ожидаемой последовательности действий как потенциально опасное.
В 1913 году, например, русская разведка получила из своих источников информацию, что австрийцы выделили целых семь армейских корпусов на случай войны с Сербией. Но в июле 1914 года отчеты (сомнительной точности) посла Шебеко и российского военного атташе Винекена предполагали, что число готовящихся к мобилизации корпусов может достигать восьми или девяти. Российская разведка расценила это несоответствие как указание на то, что Конрад, возможно, переходит от своего плана Б, ориентированного на сербов, к плану Р, ориентированному на Россию, другими словами, Австрия приступает к «скрытому переходу к полной или почти полной мобилизации»[1597]. Теперь мы знаем, что, по австрийской оценке, эффективность сербских вооруженных сил действительно возросла, увеличивая и численность тех сил, которые, по мнению австрийского командования, потребовались бы для их подавления. И бои первого года войны в самом деле показали, что даже эти пересмотренные австрийские оценки оказались недостаточными, чтобы обеспечить решительную победу над сербами, которые воистину «сражались как львы», как и предсказывал русский царь. Это был классический пример неправильного прочтения фактических данных, которое возникает, когда большая доза высококачественной, структурированной разведывательной информации вызывает у получателя соблазн втискивать поступающие данные в единый шаблон, лишенный контекста и, возможно, устаревший. В среде, пропитанной нервозностью, трезвые оценки реальных уровней угроз были практически невозможны. Но самым главным в этих интерпретациях австрийских действий было то, что они серьезно воспринимались царем, который был заядлым читателем ежедневных разведывательных сводок Генерального штаба. А это, в свою очередь, объясняет загадочные утверждения русских, что всеобщая мобилизация есть эквивалент австрийской мобилизации и вызвана ею. Как и почти все остальные участники этого кризиса, русские могли утверждать, что их прижали спиной к стене.
Прыжок в темноту
