class="p1">До середины июля 1914 года руководители Германии, как ракушки, прикрепившиеся к днищу корабля, держались за политику локализации конфликта. В первые дни все еще было довольно легко представить себе быстрое разрешение кризиса. 6 июля Вильгельм II сказал императору Францу Иосифу, что «ситуация прояснится в течение недели, потому что Сербия отступит…», хотя, как он заметил военному министру Эриху фон Фалькенхайну, возможно, что «период напряженности» может продлиться немного дольше, возможно, до «трех недель»[1598]. Но даже на третьей неделе июля, когда надежда на быстрое решение проблемы уже перестала казаться реалистичной, политическое руководство оставалось привержено локализации. 17 июля поверенный в делах саксонской миссии в Берлине узнал, что «ожидается локализация конфликта, поскольку Англия настроена абсолютно миролюбиво, а Франция и Россия также не чувствуют склонности к войне»[1599]. В циркулярном письме от 21 июля послам Германии в Риме, Лондоне и Санкт-Петербурге Бетман заявил: «Мы настоятельно желаем срочной локализации конфликта; вмешательство любой другой державы, ввиду противоположных обязательств существующих альянсов, приведет к непредсказуемым последствиям»[1600].

Одним из условий успешной локализации для самих немцев была необходимость избегать любых действий, которые могли бы спровоцировать эскалацию. Отчасти с этой целью, а отчасти для обеспечения автономии и свободы от отвлекающих факторов, необходимых ему для управления кризисом, Бетман призвал кайзера покинуть Берлин и отправиться в запланированный круиз по Балтийскому морю. По той же причине старшим военачальникам предлагалось уехать в отпуск, а уже находившимся в отпуске – начальнику Генерального штаба Гельмуту фон Мольтке, начальнику императорского военно-морского ведомства адмиралу фон Тирпицу и начальнику адмиралтейского штаба Гуго фон Полю – не возвращаться досрочно. Квартирмейстер генерал граф Вальдерзее уехал из Берлина на несколько недель отдыхать в поместье своего тестя в Мекленбурге, как и военный министр Эрих фон Фалькенхайн, который отправился в краткую инспекционную поездку, после чего должен был взять ежегодный отпуск.

Было бы ошибкой зацикливаться на отсутствии всех этих важных лиц в Берлине. Все осознавали серьезность кризиса и все были твердо уверены в готовности немецких вооруженных сил. Все также понимали, что дальнейшая эскалация маловероятна до тех пор, пока австрийцы не предпримут каких-либо действий в отношении Белграда[1601]. С другой стороны, было бы преувеличением говорить о тщательно продуманной немцами уловке, предназначенной для отвлечения внимания остального мира от подготовки к континентальной войне, которая была уже предрешена и спланирована заранее. Внутренние меморандумы и переписка этих дней свидетельствуют о том, что как политическое руководство, так и командование армии и флота были уверены в том, что стратегия локализации конфликта сработает. Высшее немецкое командование не проводило штабных встреч для обсуждения военных планов, а Гельмут фон Мольтке был до 25 июля в Богемии, на водах в Карловых Варах. 13-го он написал немецкому военному атташе в Вене, что Австрии следует посоветовать «разбить сербов, а затем быстро заключить мир, требуя в качестве единственного условия подписания австро-сербского союза, как это сделала Пруссия с Австрией в 1866 году», – он, по-видимому, все еще считал возможным, что Австрия сможет нанести стремительный удар по Сербии, не спровоцировав российской интервенции[1602].

Особо следует отметить отсутствие активности со стороны сетей военной разведки. Майор Вальтер Николаи, начальник отдела IIIb Генерального штаба, ответственный за шпионаж и контрразведку, был на отдыхе с семьей в горах Гарца и не был отозван. Разведывательным постам на восточной границе не было отдано каких-либо специальных инструкций после встреч в Потсдаме и, похоже, никто не принимал никаких особых мер предосторожности. Только 16 июля кому-то из оперативного отдела пришло в голову, что «было бы желательно наблюдать за развитием событий в России более внимательно, чем это делается во времена полного политического затишья», но даже этот циркуляр дал понять, что не было отдано распоряжения об «особых мерах любого рода»[1603]. В нескольких районах, прилегающих к территории России, руководителям местных разведслужб было разрешено оставаться в отпуске, как и Мольтке, до 25 июля[1604].

Чтобы не поставить под угрозу план по локализации конфликта, Бетман и министерство иностранных дел Германии неоднократно призывали австрийцев поспешить и представить их уже так долго ожидаемый fait accompli[1605]. Но руководство в Вене не могло или не хотело действовать быстро. Громоздкий аппарат управления государства Габсбургов не поддавался на призывы к быстрым и решительным мерам. Уже с 11 июля Бетман начал беспокоиться из-за мучительной медлительности австрийских приготовлений. В дневниковой записи, сделанной в поместье Бетмана, Курт Ризлер резюмировал проблему так: «Очевидно [австрийцам] нужно ужасно много времени для мобилизации. „16 дней“, – так говорит [Конрад фон] Хёцендорф. Это очень опасно. Быстрый fait accompli, а затем дружеский жест в сторону Антанты – таким образом можно выдержать шок»[1606]. Было уже 17 июля, когда секретарь посольства Германии в Вене Столберг уведомил Бетмана, что «торг» между Берхтольдом и Тиссой все еще продолжается[1607]. Именно для того, чтобы удовлетворить потребность в скорости и минимизировать вероятность международных осложнений, Берхтольд установил крайний срок для ответа на австрийскую ноту всего в 48 часов. По той же причине Ягов потребовал от австрийцев перенести предполагаемую дату объявления войны Сербии с 29 на 28 июля.

Если вялость австрийской реакции уничтожила одну из предпосылок для успеха политики локализации конфликта, почему немцы так упорно продолжали ее придерживаться? Одна из причин заключалась в том, что они продолжали верить, что более глубокие структурные факторы, такие как незавершенность российской программы перевооружения, воспрепятствуют ее военному вмешательству. Прочесть намерения французского правительства было сложнее, тем более что президент, премьер-министр и глава политического отдела набережной д’Орсе всю третью и четвертую неделю июля провели в России или в морском путешествии. Но уверенность Германии в вероятном бездействии Антанты была подкреплена докладом Гумберта о неготовности французской военной машины.

Немцы восприняли сенсационные разоблачения Гумберта о предполагаемой неадекватности французских военных приготовлений со скептицизмом, признав, что несдержанный на язык доклад по существу являлся политическим нападением на военного министра Адольфа Мессими и его сотрудников. Немецкие военные эксперты сразу же отметили, что французские полевые орудия меньшего калибра на самом деле превосходили по качеству их немецкие аналоги. Поскольку французская армия отказалась от своего прежнего оборонительного подхода в пользу наступательной стратегии, разговоры об относительно плохом состоянии пограничных укреплений был отвлекающим маневром[1608]. Однако в секретном меморандуме, анализировавшем разоблачения Гумберта, Мольтке пришел к выводу, что французские военные приготовления на восточных границах действительно были небезупречны, особенно в отношении тяжелой артиллерии, минометов и защищенных арсеналов для артиллерийских боеприпасов[1609]. И наконец, в отчете Гумберта предполагалось, что французское правительство, и, в частности, французское военное командование, не будет гореть желанием подтолкнуть франко-российский союз к вступлению в войну за Сербию; русские тоже наверняка не будут гореть желанием вступить в нее[1610].

Еще одной причиной следовать политике локализации была нехватка, по мнению немцев, альтернативных вариантов. Об отказе от союзника не могло быть и речи, и не только по репутационным и властно-политическим причинам, но и потому, что немецкие руководители действительно признавали справедливость австрийских обвинений против Сербии. Если бы военный баланс сместился в невыгодное для Германии положение, ситуация стала бы неизмеримо хуже, лишись Германия еще и своего единственного союзника из великих держав – Италию немецкие стратеги уже списали со счетов как слишком ненадежную, чтобы ее можно было считать существенным активом[1611]. Итальянская двойственность также делала менее вероятным принятие предложения, выдвинутого Греем, о совместной деятельности четырех менее вовлеченных в конфликт держав по урегулированию кризиса – если бы Италия, что казалось весьма вероятным, учитывая ее антиавстрийскую политику на Балканах, встала бы на сторону двух держав Антанты, Англии и Франции, каковы были бы шансы одной Германии обеспечить справедливый исход для Австро-Венгрии? Немцы были готовы передать британские предложения в Вену, но Бетман считал, что Германия должна поддержать идею многостороннего вмешательства только в урегулирование конфликта между Россией и Австрией, а не между Австрией и Сербией[1612].

В основе стратегии локализации конфликта – и предотвращения появления альтернатив – по-прежнему была вера, столь важная для Бетмана, что, если русские, несмотря ни на что, решат вмешаться от имени своего сателлита, начавшаяся в результате бойня станет событием, не связанным с действиями Германии, это будет удар судьбы, настигший центральные