в четыре часа утра 30 июля, Вивиани встретился с военным министром Адольфом Мессими и Пуанкаре в Елисейском дворце, чтобы обсудить новости. Результатом стал тщательно сформулированный французский ответ, отправленный утром того же дня:

Франция полна решимости выполнить все обязательства альянса. Но в интересах всеобщего мира и с учетом того, что дискуссии между менее заинтересованными державами все еще продолжаются, я считаю, что было бы желательно, чтобы реализуя меры предосторожности и обороны, которые Россия посчитает необходимыми предпринять, она не совершила никаких таких поспешных действий, которые могли бы дать Германии предлог для полной или частичной мобилизации ее сил[1569].

Этот ответ иногда цитируется как доказательство того, что французское правительство, встревоженное российскими мобилизационными мерами, было готово ради мира поставить под угрозу взаимные обязательства франко-российского альянса[1570]. Вивиани, безусловно, так и подумал: во время встречи в тот вечер с бывшим министром иностранных дел Франции Габриэлем Аното он пожаловался, что русские «ставят нас перед свершившимся фактом и почти не консультируются с нами»[1571]. Но цель депеши была более сложной. Она заключалась еще и в том, чтобы убедить англичан, что Франция пытается сдержать своего союзника – поэтому копия сообщения была немедленно отправлена Полю Камбону в Лондон. Связь с англо-французской Антантой ясно видна в дневнике Пуанкаре, где записано, что послание Санкт-Петербургу было сформулировано так «из-за двусмысленного отношения Англии»[1572]. Однако в то же время де Маржери и Мессими получили инструкции Пуанкаре – очевидно, без ведома Вивиани – пояснить Извольскому истинную природу намерений французского правительства. Отчет Извольского о беседах с дипломатом и министром существенно снизил важность более ранней телеграммы, призывающей к сдержанности:

Маржери, с которым я только что разговаривал, сказал мне, что французское правительство не имеет намерения препятствовать нашим военным приготовлениям, но считает крайне желательным в интересах продолжения переговоров о сохранении мира, чтобы эти приготовления по возможности избегали откровенного и провокационного характера. Развивая эту мысль, военный министр также сказал графу Игнатьеву [российскому военному атташе в Париже], что мы можем сделать заявление о том, что мы готовы, ради высших интересов мира, временно замедлить наши мобилизационные меры, что не должно помешать нам, с другой стороны, продолжать наши военные приготовления и даже проводить их более энергично, пока мы воздерживаемся от массовой переброски войск[1573].

Эти две телеграммы, отправленные 30 июля, отражают сложную тройственную структуру французской политики, которая должна была осуществлять посредничество между жесткими обязательствами франко-русского Альянса и нечеткой логикой англо-французской Антанты. Обращение к «высшим интересам мира», по сути, означало предоставление противнику возможности отступить, что выглядело все более и более маловероятным. Тем временем подготовка России к войне продолжалась в форме «почти мобилизации», которая отличалась от настоящей только отсутствием сосредоточения войск на западной границе. Делая заметки на совещании Совета министров утром 30 июля, заместитель министра иностранных дел с набережной д’Орсе, Абель Ферри, резюмировал политику Франции следующим образом: «Не останавливайте мобилизацию русских. Пусть мобилизуются, но не сосредотачиваются»[1574]. В дневнике Пуанкаре за описанием того дня, где сообщается об отправке в Санкт-Петербург телеграммы с призывом к сдержанности, следует фраза: «В то же время мы принимаем необходимые меры для обеспечения нашего военного прикрытия с Востока»[1575].

Россия мобилизуется

Вечером 29 июля начальник Генерального штаба России генерал Николай Янушкевич передал указ о всеобщей мобилизации генерал-лейтенанту Сергею Добророльскому. Добророльский, как начальник мобилизационного отдела Главного управления Генштаба должен был собрать подписи министров, без которых приказ не мог вступить в силу. Позднее генерал вспоминал о своих посещениях министерств: военного, военно-морского флота и внутренних дел. Настроение было мрачным. Сухомлинов, некогда столь откровенно воинственный, в последние дни притих. Возможно, размышлял Добророльский, теперь он сожалеет о подстрекательской статье, подброшенной им несколько месяцев назад в «Биржевые ведомости», в которой говорилось о том, что Россия «готова к войне»[1576]. Министр военно-морского флота адмирал Григорович был шокирован, увидев указ: «Что, война с Германией? Наш флот не в состоянии устоять против немецкого флота». Он позвонил Сухомлинову по телефону для подтверждения, а затем подписал «с тяжелым сердцем». В кабинете реакционного ультрамонархического министра внутренних дел Николая Маклакова Добророльский обнаружил «богослужебную атмосферу»: большие иконы, стоявшие на узком столе в углу, мерцали в свете лампады. «В России, – сказал министр, – война никогда не будет популярна среди широких народных масс. Революционные идеи им больше по вкусу, чем победа над Германией. Но от судьбы не уйдешь». Перекрестившись, Маклаков тоже подписал указ[1577].

Около 21:00, собрав все необходимые подписи, Добророльский направился на Центральный телеграф Санкт-Петербурга, где начальника Главного управления почт и телеграфов заранее предупредили, чтобы он ждал передачу телеграммы «величайшей важности». Со скрупулезной тщательностью текст был напечатан в нескольких экземплярах, чтобы его можно было отправлять одновременно с нескольких аппаратов в главном зале, соединяющих Санкт-Петербург с основными городами Российской империи. Из них он будет ретранслироваться во все остальные города и во все уезды. Следуя протоколу отправки приказа о мобилизации, телеграф прекратил все остальные отправления. В 21:30, как раз перед началом передачи, зазвонил телефон: Янушкевич, начальник Генерального штаба, приказал Добророльскому не передавать подготовленный текст, а ждать дальнейших указаний. Через несколько минут на телеграф прибыл посыльный в лице штабс-капитана Туган-Барановского, находившегося в крайне возбужденном состоянии. Царь передумал. Вместо приказа о полной мобилизации должен был быть издан приказ о частичной мобилизации в соответствии с положениями, определенными «в принципе» на встречах 24 и 25 июля. Новый приказ был спешно составлен и передан около полуночи с 29 на 30 июля, в результате чего были начаты мобилизационные действия в Киевском, Одесском, Московском и Казанском военных округах[1578].

Этот внезапный поворот вызвал почти анекдотическое замешательство во французском посольстве. Генерал де Лагиш, военный атташе, был проинформирован о предстоящей мобилизации лишь после 10 вечера, но русские посоветовали ему не сообщать ничего послу Палеологу, чтобы его неосторожность не нарушила секретность приготовлений. Однако Палеолог всего через час уже получил информацию о русской мобилизации из другого источника (то есть от болтливого русского) и немедленно отправил своего первого секретаря Шамбруна в российское министерство иностранных дел, чтобы предупредить Париж срочной телеграммой о том, что идет тайная генеральная мобилизация (была выбрана отправка телеграммы через российский МИД, потому что французы опасались, что их шифры могут быть небезопасными. В то же время Палеолог отправил, в качестве подтверждения, телеграмму на набережную д’Орсе французским шифром с текстом: «Пожалуйста, получите в посольстве России, вопрос крайней срочности, мою телеграмму за № 304»). Достигнув министерства, Шамбрун столкнулся с Лагишем, который только что узнал, что царь отменил приказ о всеобщей мобилизации. Лагиш приказал Шамбруну удалить часть текста телеграммы, в котором говорилось о решении «тайно начать мобилизацию». Телеграмма, отправленная в российское посольство в Париже, теперь просто сообщала о мобилизации русских против Австрии, так что Вивиани и его коллеги не знали, насколько близок Санкт-Петербург был к всеобщей мобилизации. На следующее утро Палеолог был взбешен действиями военного атташе и своего первого секретаря, вмешавшихся в его общение с Парижем.

В любом случае объявленная 29 июля частичная мобилизация не выглядела удачным решением. Частичная мобилизация вызвала непреодолимые трудности для российского военного планирования, поскольку грозила нарушить возможность последующей полной мобилизации. Если приказ не будет отменен или заменен приказом о всеобщей мобилизации в течение 24 часов, готовности русских к наступлению на запад будет нанесен непоправимый ущерб. Рано утром 30 июля Сазонов и Кривошеин провели обсуждение этого вопроса по телефону – оба были «очень встревожены остановкой всеобщей мобилизации»[1579]. Сазонов предложил Кривошеину запросить аудиенции у императора, чтобы убедить его в необходимости всеобщей мобилизации. В 11 часов утра Сазонов и Янушкевич встретились в кабинете последнего, и начальник штаба еще раз изложил аргументы о необходимости немедленного перехода к всеобщей мобилизации. Стоя в кабинете начальника штаба, Сазонов потребовал, чтобы секретарь