В июльских разговорах с послами европейских держав Грей, как это часто бывало ранее, двигался извилистым путем, избегая прямых обязательств. 8 июля он предупредил Поля Камбона, что, если австрийское общественное мнение заставит императора Франца Иосифа предпринять демарш против Сербии, Франция и Великобритания должны будут сделать все, что в их силах, чтобы успокоить Санкт-Петербург – Камбон «сердечно согласился»[1520]. В тот же день Грей напомнил российскому послу, что Берлин нервничает в связи с недавними англо-российскими переговорами о военно-морской конвенции и что очень важно, чтобы Россия не давала Германии никаких оснований подозревать, что против нее готовится заговор[1521]. 9 июля он заверил германского посла графа Лихновского, что не существует никаких секретных договоренностей или обязательств между Великобританией и Францией или Россией. Но он добавил также, что отношения Великобритании с ее партнерами по Антанте не утратили своей «теплоты» и что Лихновский должен знать, что с 1906 года определенные «переговоры» ведутся между их военными и флотскими командованиями, хотя и без каких-либо «агрессивных намерений»[1522].

Беседы министра иностранных дел с австрийским послом были вежливыми, но сдержанными и малоинформативными. Когда граф Менсдорф 17 июля пожаловался Грею на крайности всей белградской прессы, Грей задал довольно странный вопрос – неужели такое возможно, что нет хотя бы одной сербской газеты, которая вела бы себя прилично? Менсдорф признал, что возможно такая и есть, но продолжил, что двойственная монархия больше не может терпеть политическую подрывную деятельность такой интенсивности. «Сэр Эдвард Грей согласился с этим, – сообщил Менсдорф, – но не стал вдаваться в дальнейшее обсуждение этого вопроса»[1523]. Получив текст австрийского ультиматума, Грей пригласил Менсдорфа снова приехать к нему 24 июля – именно тогда он описал ноту как самый «грозный» документ такого рода, который он когда-либо видел. Но даже в этом разговоре министр иностранных дел согласился, что утверждения Австрии о соучастии в преступлении некоторых сербских государственных органов и даже некоторые из требований, перечисленных в ультиматуме, были «оправданными»[1524]. В тот же день, получив одобрение кабинета министров, он предложил, чтобы «концерт» четырех держав, наименее вовлеченных непосредственно в конфликт – Великобритании, Франции, Италии и Германии, – вмешался в случае обострения между Россией и Австрией[1525].

Ничто из этого не указывало на то, что у Грея были намерения участвовать в сербском конфликте. Он часто заявлял, что общественное мнение (под которым он, по сути, понимал мнение прессы) будет определяющим фактором для дальнейших действий Великобритании, но пресса не выражала поддержки интервенционистским настроениям. Почти все основные газеты с отвращением смотрели на перспективу британского участия в европейской войне. Manchester Guardian писала, что Британии не грозит опасность быть втянутой в австро-сербский конфликт «договорами о союзе», и остроумно заявляла, что Манчестер озабочен положением Белграда так же мало, как Белград озабочен состоянием дел в Манчестере. 29 июля Daily News писала, что сама мысль о том, что жизни англичан могут быть принесены в жертву «ради гегемонии России в славянском мире» вызывает отвращение[1526]. 1 августа ее либеральный редактор Альфред Джордж Гардинер опубликовал статью под названием «Почему мы не должны воевать», два центральных аргумента которых состояли в том, что между Великобританией и Германией нет фундаментальных конфликтов интересов и что сокрушение Германии фактически установило бы диктатуру России над «Европой и Азией». Все перечисленные издания были либеральными, но даже газеты, поддерживающие тори, не выказывали энтузиазма. Газета Yorkshire Post, например, сомневалась, что победа австро-германского союза над франко-российским альянсом поставит Англию в худшее положении, чем победа французов и русских, и «не видела причин, по которым Британия должна быть втянута в войну». Cambridge Daily News в статье от 28 июля соглашалась с тем, что интерес Великобритании к надвигающемуся конфликту ничтожен, а 31 июля Oxford Chronicle объявила, что долг правительства – локализовать конфликт и держаться подальше от него[1527]. Только Times последовательно выступала за необходимость британского вмешательства: хотя 17 июля Уикхэм Стид еще освещал позицию Австрии в умеренно сочувственном тоне, с 22 июля издание уже предвидело неизбежность континентального конфликта и в материалах от 27, 29 и 31 июля газета недвусмысленно высказывалась в пользу вмешательства Великобритании. Особенно же горячими были разглагольствования скандального журналиста, проходимца и издателя собственного журнала «Джон Булль», Горацио Боттомли, чья редакционная статья в номере за первую неделю июля начиналась словами: «Мы всегда смотрели на Сербию как на питомник хладнокровных заговорщиков и убежище негодяев» и требованием «стереть Сербию с лица земли», прежде чем продолжить, в противоречии со сказанным, требовать от британского правительства «воспользоваться кризисом» чтобы «прекратить существование» немецкого флота[1528]. Сербский посланник в Лондоне, Боскович, был настолько потрясен публикацией в «Джоне Булле», что подал официальный протест в британское министерство иностранных дел и попросил юридического совета относительно предъявления иска к изданию за ее беспардонную «ложь» о Сербии[1529].

По крайней мере, до начала августа нельзя было сказать, что общественное мнение оказывало давление на британское правительство, чтобы оно вмешалось в ситуацию. Не было и признаков того, что кабинет перехватит инициативу. Большинство министров по-прежнему были решительно настроены на невмешательство. Это была та же группировка, которая инициировала бунт кабинета министров против политики Грея в ноябре 1911 года. И это была та фундаментальная проблема, с которой постоянно приходилось иметь дело Грею: его внешняя политика вызывала недоверие со стороны значительной части его собственной партии. Некоторое время он мог рассчитывать на поддержку консерваторов в парламенте, но летом 1914 года, когда резко усилились настроения против принятия гомруля, эта база поддержки тоже выглядела слабой. Перед лицом этого сопротивления он вернулся к своей обычной практике ограничивать обсуждение международной ситуации кругом из трех своих империалистически настроенных либеральных соратников: Асквитом, Холденом и Черчиллем.

Лишь на заседании кабинета министров 24 июля, после тяжелой, длительной дискуссии о мельчайших деталях, касавшихся границ полномочий местных органов самоуправления в Ольстере, он поднял вопрос о британской политике в отношении текущего кризиса, предложив, чтобы четыре державы, наименее вовлеченные в австро-сербский конфликт, совместно выступили посредником между двумя противниками. Это был первый раз более чем за месяц, когда в кабинете министров обсуждалась внешняя политика. В слегка напыщенном, но удивительно эффектном отрывке Черчилль позже напомнил кабинету министров о важности слов Грея: «Приходы Фермана и Тирона сокрылись в туманах ветреного Ирландского острова, перед моими глазами встала карта Европы и на нее упал странный свет – он рос, распространялся, ощутимо менял оттенки»[1530]. Кабинет министров одобрил предложение Грея о посредничестве четырех держав, а затем разъехался на выходные.

Когда четвертая неделя июля подошла к концу, Грей стал настойчивее добиваться определенности в отношении обстоятельств, при которых правительство могло бы одобрить вмешательство Британии в конфликт. В понедельник 27 июля он поставил вопрос, поддержит ли кабинет интервенцию, если Франция подвергнется нападению со стороны Германии. Старые противники Грея: Морли, Саймон, Бернс, Бошамп и Харкорт, пригрозили немедленно подать в отставку, если будет принято такое решение. На встрече в ночь с 29 на 30 июля, после того как долгое обсуждение не привело к выработке резолюции, Грей потребовал официально зафиксировать обязательство поддержки Франции. Только четыре члена кабинета министров (включая Асквита, Холдена и Черчилля) поддержали это предложение, остальные были против.

Казалось, даже вопрос о независимости Бельгии не станет достаточным поводом для интервенции. На основании как данных военной разведки, полученных от французского Генерального штаба, так и выводов собственных военных экспертов, предполагалось, что немцы нападут на Францию через Бельгию, нарушив международный договор 1839 года, гарантирующий ее нейтралитет. Но кабинет министров придерживался мнения, что, хотя Великобритания действительно была среди подписантов этого договора, обязательство соблюдать его ложится на всех подписавших вместе, а не на каждого из них в отдельности. Министры пришли к согласию, что, если подобный вопрос действительно возникнет, британский ответ будет основан на «политических обстоятельствах, а не на письменных обязательствах»[1531]. Несомненно, выглядит удивительно, с каким хладнокровием высшие британские военные и политические лидеры рассматривали возможное нарушение Германией бельгийского нейтралитета. На основании англо-французских штабных обсуждений в 1911 году