которого на внешнюю политику снизилось после смерти Столыпина. Такое обсуждение международных дел в Совете было довольно необычным[1475]. Сосредоточив внимание своих коллег на Германии, как на предполагаемом зачинщике нынешнего кризиса, Сазонов показал, насколько он усвоил логику франко-российского альянса, согласно которому Германия, а не Австрия, была «главным противником». То, что это был австрийский, а не немецкий кризис, не имело никакого значения, поскольку Австрия считалась троянским конем агрессивной немецкой политики, конечные цели которой – помимо достижения «гегемонии на Ближнем Востоке» – оставались неясными. Что касается проблемы относительной неготовности России к войне (по сравнению с ее предполагаемым состоянием через три года), министры решили для себя этот вопрос при помощи туманной ссылки на то, что война разразится «в любом случае», даже если Россия решит «умиротворить» Германию, не вступая в конфликт с ее Австро-Венгерским союзником. Эта аргументация внешне напоминала ход мыслей, которые занимали Бетмана в первые недели июля: можно было рассматривать кризис в Сараеве как средство проверки намерений России – если бы русские, несмотря ни на что, предпочли европейскую войну, это бы означало, что они хотели войны, независимо от действий Германии. Но было одно принципиальное различие: в случае Бетмана этот аргумент использовался для оправдания вступления в войну, если Россия решит ее начать; ни разу (до всеобщей мобилизации русских) этот аргумент не использовался для оправдания превентивных военных мер со стороны Германии. В Санкт-Петербурге, напротив, рассматриваемые меры носили упреждающий характер, не являлись следствием прямой угрозы России и с высокой вероятностью (если не с полной уверенностью) послужили бы провокации дальнейшей эскалации кризиса.

Решения о конкретных военных мероприятиях, принятые на этих двух встречах, вызывают особое недоумение. Во-первых, частичная мобилизация, оговоренная Сазоновым и Янушкевичем и затем принципиально утвержденная на встрече 24 июля, была крайне непрактичной и потенциально опасной процедурой. Даже частичная мобилизация, представлявшая прямую угрозу для Австро-Венгрии, неизбежно, согласно логике австро-германского союза, вызывала контрмеры со стороны Берлина точно так же, как частичная мобилизация Германии против России неизбежно вызвала бы контрмеры со стороны Франции, независимо от того, решила бы Германия начать мобилизацию на своих западных границах или нет. И если эти контрмеры были бы приняты, приграничные районы, в которых не проводилась мобилизация, стали бы вдвойне беззащитны, как и правый фланг южной группы армии, которая осуществляла мобилизацию против Австрии. Пространство для маневра, создаваемое частичным характером мобилизации, было, таким образом, в значительной степени иллюзорным. Еще большую проблему создавало то, что у России просто не было плана частичной мобилизации. Отдельного графика мобилизации для войны против Австрии не существовало. Текущий режим планирования, известный как График мобилизации № 19, представлял собой «единое целое, по принципу все или ничего», и в нем не делалось различий между двумя противниками[1476]. Различия в плотности населения в разных округах означали, что большая часть армейского корпуса опиралась на резервистов из других мобилизационных районов. Более того, некоторые армейские корпуса в районах, граничащих с Австрией, были предназначены, в случае полной мобилизации, для развертывания в той части польского выступа, который граничил с Германией. Как будто всего этого было недостаточно, мобилизация, ограниченная только некоторыми секторами, нанесла бы ущерб чрезвычайно сложным механизмам железнодорожного транзита в зоны концентрации и через них. Таким образом, импровизация с частичной мобилизацией только против Австрии была бы не только рискованной сама по себе, но и поставила бы под угрозу способность России осуществить переход к полной мобилизации, если в этом впоследствии возникнет необходимость[1477].

Ввиду этих проблем удивительно, почему вообще всерьез обсуждался план частичной мобилизации. Почему Сазонов настаивал на нем? Можно понять теоретическую привлекательность некоей промежуточной меры, которая, казалось, предлагала нечто не столь вызывающее, как полная мобилизация, которая неизбежно спустила бы курок эскалации и привела к континентальной войне. Сазонов, несомненно, помнил зимний кризис 1912–1913 годов, когда армия наскоро осуществляла план временной мобилизации против Австро-Венгрии. А как гражданское лицо в среде, где военная экспертиза ревностно охранялась, а отношение военных и гражданских были не слишком теплыми, Сазонов, который был печально известен неумением разбираться в военных вопросах, возможно, не мог предложить ничего лучше. Он явно получил крайне неудачный совет от начальника Генерального штаба Янушкевича, человека очень скромных способностей, который все еще не до конца освоился в стратегических вопросах, пробыв в должности всего лишь пять месяцев. Янушкевич, скорее придворный, чем солдат, никогда не нес службы в полевых условиях, и его повышение, которое, как говорили, вызвало всеобщее удивление, вероятно, было больше результатом привязанности к нему императора, чем его военной квалификации[1478]. Но даже после того, как его подчиненные – профессиональные офицеры из служб генерального штаба – и уже даже сам Янушкевич указали на абсурдность плана частичной мобилизации, Сазонов не собирался от него отказываться. Возможно, он полагал, что ему нужно иметь возможность предложить царю альтернативу полной мобилизации; возможно, он надеялся, что частичной мобилизации будет достаточно, чтобы убедить австрийцев и немцев отступить. Возможно, с другой стороны, он надеялся с помощью предложения о частичной мобилизации поставить царя в положение, из которого выходом будут только реальные действия. Последнее предположение состоит в том, что эта неопределенность предполагает некоторую разобщенность в высших эшелонах российской исполнительной власти, и это впечатление подкрепляется тем фактом, что царю было позволено добавить к плану частичной мобилизации Сазонова Балтийский флот, хотя это делало бессмысленным заявление министра иностранных дел о намерении избежать ответной мобилизации Германии[1479].

В любом случае на тот момент частичная мобилизация оставалась отвлекающим маневром – по крайней мере, до 28 июля, когда правительство приняло решение объявить о ней фактически. Тем временем Совет министров принял еще более важное решение, а именно активизировать «Положение о подготовительном к войне периоде от 2 марта 1913 года». Этот закон, регулирующий мероприятия, предшествующие мобилизации, предусматривал обеспечение усиленной охраны и готовности арсеналов и складов снабжения, ускоренное завершение ремонта железных дорог, проверки готовности во всех подразделениях, развертывание передовых войск на фронтовых позициях, находящихся под угрозой нападения, и вызов резервистов в тренировочные лагеря. Были и другие меры: немедленно отозвать войска, проходящие обучение в местах, удаленных от их мест постоянной дислокации; около 3000 курсантов должны были быть досрочно произведены в офицерские чины для доведения офицерского корпуса до состава военного времени; гавани должны были быть заминированы, лошади и повозки должны были быть подготовлены, а во всех крепостях в Варшавском, Виленском и Санкт-Петербургском округах объявлено состояние готовности военного времени, чтобы военные власти обладали всей полнотой полномочий, необходимой для обеспечения быстрой всеобщей мобилизации, когда придет приказ. Причем эти меры действовали не только в приграничных с Австрией районах, но и на всей территории европейской части России[1480].

Разумеется, эти меры были чреваты риском. Как немцы и австрийцы смогут отличить столь далеко заходящие подготовительные меры России от начального этапа самой мобилизации? Текст Постановления от 2 марта дает представление о масштабе проводимых мероприятий. По его условиям, резервисты должны были прибыть в пограничные дивизии и

обучены различать униформу и знать о возможном расположении противника. Все лошади должны быть перекованы. Увольнительных больше не предоставляется, а офицеры и солдаты, находящиеся в отпуске, увольнении или в другом месте, должны немедленно вернуться в свои воинские подразделения. Подозреваемые в шпионаже должны быть арестованы. Необходимо разработать меры по предотвращению вывоза лошадей, крупного рогатого скота и зерна. Деньги и ценные бумаги подлежат вывозу из банков вблизи границы во внутренние районы. Военные корабли должны вернуться в свои гавани и загрузить провизию и полное военное снаряжение[1481].

Янушкевич повысил вероятность недоразумений, прямо посоветовав командующим в каждом мобилизационном районе не считать себя связанными буквой Положения от 2 марта и выходить за рамки предписанных мер, если они сочтут это целесообразным.

И действительно, многие наблюдатели ошибочно приняли предварительную подготовку за частичную мобилизацию. Бельгийский военный атташе в Санкт-Петербурге сообщил 26 июля, что царь приказал мобилизовать «десять армейских корпусов в Киевском и Одесском военных округах», добавив, что эта новость «была воспринята среди военных с большим энтузиазмом», и указал в депеше, отправленной на следующий