что Сербия согласилась на удовлетворение австрийских требований до такой степени, «которую он никогда бы не счел возможной», и предупреждении о перспективе большого пожара, если Австрия не смягчит свою позицию[1626]. Гиперчувствительный к британской точке зрения, Вильгельм, должно быть, серьезно отнесся к этим предупреждениям – более того, они могут даже объяснить его интерпретацию сербского ответа, которая настолько расходилась с точкой зрения канцлера и министерства иностранных дел. В некоторых отношениях, однако, утверждения Вильгельма от 28 июля гораздо меньше расходились с его предыдущими комментариями, чем может подразумеваться, если принять идею о нервном срыве; в целом его высказывания во время кризиса показывают, что, в отличие от тех фигур в Вене и Берлине, которые видели в ультиматуме простой предлог для начала военных действий, кайзер рассматривал его как подлинный дипломатический инструмент, способный сыграть роль в разрешении кризиса, и что он оставался предан идее политического решения балканской проблемы.

В конструкции принятия решений Германии образовалась трещина. Мнение суверена расходилось с мнением его самых высокопоставленных подданных. Но вскоре трещина исчезла. Самое удивительное касательно письма Вильгельма II Ягову от 28 июля то, что оно не было исполнено. Если бы кайзер обладал всей полнотой власти, которую ему иногда приписывают, его вмешательство могло бы изменить ход кризиса и, возможно, всемирную историю. Но он был не в курсе событий в Вене, где руководство теперь нетерпеливо готовилось к нанесению удара по Сербии. И, что более важно, пробыв в море почти три недели, он не был в курсе событий в Берлине. Его указания Ягову не оказали никакого влияния на позицию берлинских дипломатов в Вене. Бетман не стал сразу сообщать австрийцам о взглядах Вильгельма, чтобы не помешать им объявить войну 28 июля. А срочная телеграмма канцлера Чиршки, отправленная всего через четверть часа после письма Вильгельма Ягову, включала некоторые предложения кайзера, но не содержала его решающего утверждения, что теперь не может быть причин для войны. Вместо этого Бетман придерживался прежней линии поведения, от которой уже отказался Вильгельм, что немцы должны «тщательно избегать создания впечатления, будто мы собираемся сдерживать австрийцев»[1627].

Почему Бетман вел себя таким образом, установить трудно. Предположение о том, что он уже выстроил всю свою дипломатию на политике неизбежности превентивной войны, не находит документального подтверждения. Более вероятно, что он просто придерживался альтернативной стратегии, которая была сконцентрирована на действиях, выглядящих как безоговорочная поддержка Вены, чтобы убедить Россию не реагировать слишком решительно на предпринимаемые Австрией приготовления. Вечером 28 июля Бетман убедил кайзера отправить телеграмму Николаю II, чтобы заверить его, что германское правительство делает все возможное для достижения взаимопонимания между Веной и Санкт-Петербургом. Всего за двадцать четыре часа до этого Вильгельм отверг такой шаг как преждевременный[1628]. Результатом стала та упомянутая ранее телеграмма из переписки Вилли-Ники, в которой он умолял кузена не ставить под угрозу его роль как посредника. Бетман думал о локализации конфликта, а не о его предотвращении, и он был полон решимости защитить эту политику от вмешательства сверху.

Начиная с 25 июля признаки военных приготовлений в России становились все очевиднее. Офицер разведки в Кенигсберге сообщил, что была перехвачена «необычно длинная» серия зашифрованных радиопередач между Эйфелевой башней и российской радиостанцией в Бобруйске[1629]. Утром в воскресенье, 26 июля, генерал-лейтенант Хелиус, военный атташе Германии при дворе Николая II, сообщил, что российские власти, по всей видимости, начали «полномасштабные приготовления к мобилизации против Австрии»[1630]. Чтобы получить более полную картину того, что происходило за границей, майор Николаи из Департамента IIIb прервал свой отпуск, вернулся в Берлин и отдал приказ о мобилизации «внимательных путешественников» (Spannungreisende). Это были добровольцы из разных слоев общества – офицеры запаса, бизнесмены, устроители развлечений, – задача которых заключалась в том, чтобы при первых признаках международной напряженности въехать в Россию и Францию под видом отдыхающих или коммерческих путешественников и провести скрытное наблюдение для установления, как майор Николаи выразился в своей инструкции, «ведутся ли приготовления к войне во Франции и России»[1631]. Некоторые из этих людей неоднократно совершали короткие поездки через границу и сообщали о своих наблюдениях лично, как, например, неутомимый герр Хенумон, которому удалось за три дня дважды побывать в Варшаве и на какое-то время застрять в ловушке в русской Польше, когда были закрыты границы. Другие уехали дальше и отправляли закодированные несложным шифром сообщения через обычную телеграфную службу. Пока не было смысла торопиться – 25 июля аналитики, работавшие с сообщениями путешественников, были проинформированы о том, что период напряженности может быть довольно продолжительным. Если же, с другой стороны, напряжение спадет, те путешественники, чей отпуск был отменен, смогут вернуться к отдыху[1632].

Внимательные путешественники и другие агенты, действующие из разведывательных станций на восточной границе, вскоре начали сообщать картину российских военных приготовлениях. Со станции в Кенигсберге поступали сообщения об идущих на восток пустых товарных поездах, передвижениях войск вокруг Ковно и приведении пограничных войск в боевую готовность. В 22:00 26 июля путешественник Венцкий сообщил из Вильно коммерческой телеграммой, что в городе уже идет подготовка к войне. В течение 27-го и 28-го числа постоянный поток подробностей от путешественников и других агентов начал поступать в недавно созданную «комиссию по оценке разведданных» в Генеральном штабе. Во второй половине дня 28 июля комиссия произвела оценку, резюмируя последнюю имеющуюся информацию:

Россия, видимо, частично мобилизуется. Степень еще нельзя определить с уверенностью. Военные округа Одессы и Киева вполне определенно. Московский все еще под сомнением. Отдельные сообщения о мобилизации войск Варшавского военного округа еще не проверены. В других районах, особенно в Вильно, мобилизация еще не объявлена. Тем не менее, несомненно, что Россия предпринимает некоторые военные меры также на границе с Германией, которые следует рассматривать как подготовку к войне. Вероятно, объявление о «подготовительном к войне периоде» распространяется на всю империю. Пограничные войска повсюду экипированы для военных действий и готовы к выступлению[1633].

Это резкое ухудшение ситуации, усиленное новостями об объявлении частичной мобилизации 29 июля, внесло элемент паники в немецкую дипломатию: обеспокоенный сообщениями из Лондона и постоянным потоком данных о российских военных приготовлениях, Бетман внезапно изменил свою позицию. Воспрепятствовав усилиям Вильгельма по сдерживанию Вены 28 июля, теперь он попытался сделать это сам, отправив на следующий день серию срочных телеграмм послу Чиршки[1634]. Но его усилия, в свою очередь, оказались тщетными из-за скорости российских приготовлений, под угрозой которых немцы должны были принять собственные контрмеры до того, как начинать посредничество.

После известия о всеобщей мобилизации России 30 июля, ответ Берлина (собственными военными приготовлениями) был лишь вопросом времени. Двумя днями ранее военный министр Эрих фон Фалькенхайн добился успеха, после некоторой борьбы с Бетманом, в том, чтобы войскам, находящимся на полигонах, было приказано вернуться на свои базы. Первые подготовительные меры, предпринятые в то время, – закупка пшеницы в западной угрожаемой зоне, организация усиленной охраны на железных дорогах и возвращение войск в гарнизоны – все еще могли держаться в секрете и, таким образом, теоретически могли осуществляться параллельно с дипломатическими усилиями по сдерживанию конфликта. Но это не могло относиться к объявлению «Состояния неминуемой угрозы войны» („Zustand drohender Kriegsgefahr“ – ZDG) последнему этапу готовности перед мобилизацией. Вопрос о том, должна ли Германия объявить эту меру, которая действовала в России с 26 июля, и когда, был одним из центральных пунктов разногласий в берлинском руководстве в последние дни мира.

На встрече 29 июля, в день объявления частичной мобилизации в России, между военными начальниками по-прежнему существовали разногласия: военный министр Фалькенхайн выступал за объявление ZDG, а начальник Генерального штаба Гельмут фон Мольтке и канцлер Бетман-Гольвег были только за расширение патрулирования важных транспортных сооружений. Кайзер, похоже, колебался между двумя вариантами. В Берлине, как и в Санкт-Петербурге, усиление концентрации политического руководства на важных и противоречивых решениях суверена позволило главе государства вновь стать центральным участником процесса разработки политики. Телеграмма, которую Вильгельм получил от царя Николая утром, с угрозой «крайних [российских] мер, которые приведут к войне», настроила его сначала на поддержку военного министра. Но под давлением Бетмана он передумал, и было решено, что ZDG объявляться