– Вчера была сплошная Овернь, а сегодня – один Прованс… У меня от них уже голова кругом!

Но Ютен, не слушая его, бросился навстречу новой покупательнице – это была его очередь; он узнал в ней очаровательную блондинку, «красотку», как ее прозвали в их отделе, поскольку не знали даже ее фамилии. Все они встречали эту даму улыбками; не проходило недели, чтобы она не явилась в «Дамское Счастье», притом всегда одна. Однако на сей раз с ней был мальчик лет пяти или шести. И приказчики тут же начали судачить.

– Значит, она замужем? – предположил Фавье, когда Ютен вернулся из кассы, где дама заплатила за тридцать метров атласа «дюшес».

– Возможно, – ответил тот, – хотя то, что с ней был малыш, ни о чем не говорит. Может, это сын ее подруги… Одно только могу сказать наверняка: дамочка недавно плакала! Это уж точно: у нее грустный вид и красные глаза!..

В отделе воцарилась тишина. Оба продавца задумчиво смотрели в пространство. Потом Фавье медленно договорил:

– Ну, если она замужем, должно быть, муженек надавал ей оплеух.

– Возможно, – согласился Ютен. – Или же ее бросил любовник. – И, помолчав, добавил: – А впрочем, мне плевать!

В этот момент Дениза как раз проходила через отдел шелков, замедляя шаг и оглядывая помещение в поисках Робино. Не увидев его, девушка прошла в бельевую секцию, потом вернулась назад. Оба приказчика тут же поняли, в чем дело.

– Опять эта растрепа, – шепнул Ютен.

– Она ищет Робино, – ответил Фавье. – Уж не знаю, какие делишки они обделывают сообща. Думаю, ничего особенного: Робино слишком глуп, чтобы придумать какой-нибудь ловкий фортель. Говорят, он ей сосватал небольшой приработок – галстуки, что ли, шить… Вот уж на чем не разбогатеешь, верно?

Ютен вздумал потешиться над Денизой. Когда девушка проходила мимо него, он остановил ее со словами:

– Вы, случайно, не меня ищете?

Дениза покраснела до ушей. После того вечера в Жуэнвиле она никак не могла разобраться в своих противоречивых чувствах. Ей то и дело вспоминалось, как он вошел в зал под ручку с рыжеволосой девицей; если она теперь и вздрагивала при виде его, то лишь от смутной гадливости. Неужели она когда-то была в него влюблена? А может, и любит до сих пор? Но девушке не хотелось вникать в эти вопросы, они слишком больно ранили ее.

– Нет, господин Ютен, – смущенно ответила она.

Ее вид позабавил Ютена.

– А может, вы желаете, чтоб вам подали нашего Робино?.. Фавье, ну-ка, подайте барышне господина Робино!

Дениза ответила ему долгим грустным взглядом, каким отвечала на грязные намеки продавщиц своего отдела. Почему он такой злой, почему издевается над ней, как все другие?! В этом взгляде сквозило отчаяние, словно оборвалась последняя связь, соединявшая девушку с этим миром. На ее лице отразилась такая боль, что Фавье, вообще-то довольно толстокожий, пришел ей на помощь.

– Робино ушел в сортировочную, – сказал он. – Но к обеду он непременно вернется… Так что вы застанете его здесь, если вам нужно с ним поговорить.

Дениза поблагодарила его и поднялась в свой отдел, где ее уже поджидала возмущенная донельзя мадам Орели. Куда это она пропала на целых полчаса? И откуда явилась? Уж конечно, не из мастерской! Девушка слушала начальницу молча, понурившись и с отчаянием спрашивая себя: почему судьба так ополчилась на нее?! Если она не увидится с Робино, все будет кончено. Но Дениза, несмотря ни на что, решила спуститься к нему в отдел еще раз.

А в отделе шелков возвращение Робино произвело фурор. Все надеялись, что он больше уже не появится, – столько неприятностей ему причиняли за последнее время; в какой-то момент он и впрямь решил уйти, под напором Венсара, который во что бы то ни стало хотел продать ему свой магазинчик. Тайные происки Ютена, который уже много месяцев подкапывался под помощника заведующего, должны были наконец принести желанные плоды. Пока Робино был в отпуске, Ютен, как старший продавец, замещал его, работая с удвоенным старанием и пытаясь как можно больше опорочить отсутствующего коллегу в глазах начальства, чтобы занять его место; и чего он только не придумывал, обнаруживая мелкие погрешности Робино и делая из мухи слона, представляя дирекции свои проекты и рисунки во имя новых улучшений. Впрочем, он был в этом далеко не одинок: все работники отдела – от стажера, мечтающего о должности продавца, до заведующего отделом, метившего в пайщики, – спали и видели, как бы свалить вышестоящего и хоть на ступеньку подняться по карьерной лестнице, а если жертва вздумает сопротивляться, сожрать ее с потрохами; эта неустанная борьба, это соревнование честолюбий вполне способствовали безотказной работе торгового механизма, чье бурное развитие и успехи приводили в изумление весь Париж. Ютену дышал в затылок Фавье, а за Фавье ждали своей очереди многие другие, которым уже чудился хруст перемолотых костей: все считали, что Робино скоро «сожрут» и каждому из них достанется своя доля добычи. Вот почему возвращение помощника заведующего было встречено с общей глухой ненавистью. Пора было с этим покончить: атмосфера накалилась до предела, и заведующий отослал Робино в сортировочную, чтобы дать дирекции время принять решение.

– Если его оставят, мы все уйдем! – объявил Ютен.

Эта ситуация сильно озаботила Бутмона, чей жизнерадостный нрав плохо сочетался с распрями в его отделе. Он страдал, видя вокруг себя одни только мрачные лица. Тем не менее ему хотелось быть справедливым.

– Да оставьте вы Робино в покое, – увещевал он продавцов, – он вам ничего плохого не сделал!

Но протесты не утихали. «Как это „ничего плохого не сделал“?! Да он же просто невыносим, вечно придирается, а уж важничает так, будто мы грязь у него под ногами!»

Словом, весь отдел кипел ненавистью. Робино обвиняли в том, что он дает волю нервам, что он обидчив, крут с людьми. И приводили множество тому примеров: якобы одного несчастного юнца он довел до болезни, а покупательниц донимает обидными замечаниями.

– Да поймите же, господа, я ничего не могу решать самолично, – отвечал Бутмон. – Я уже поставил в известность дирекцию и скоро буду обсуждать там этот вопрос.

Из подвала донесся звон колокола, созывавшего на обед вторую смену; его отдаленный, глухой голос странно звучал в мертвой тишине магазина. Ютен и Фавье спустились в столовую. Продавцы из всех отделов сходили вниз поодиночке, а затем, собравшись вместе, устраивали толчею перед узким входом в сырой кухонный коридор, где днем и ночью горели газовые рожки. Собравшиеся напирали друг на друга молча, без разговоров, без смеха, звон посуды становился все громче, а запах еды – все сильнее. В дальнем конце коридора очередь внезапно замирала перед окошком раздачи. Повар, стоявший между стопками тарелок, погружал половник или вилку в медные чаны с едой и раздавал порции. Когда он отодвигался в сторону, из-за его тучной фигуры в белом фартуке показывалось огненное жерло плиты.

– Ну вот, так я и знал! – проворчал Ютен, читая меню, написанное мелом на черной доске, висевшей над окошком. – Говядина под острым соусом или морской скат… Хоть бы когда-нибудь в этом паршивом заведении дали жаркое! Эта вареная говядина и рыба уже в рот не лезут!

И действительно, рыбу все они единодушно игнорировали – тазик, где лежал скат, был полон. Фавье, однако, взял именно его. А Ютен, стоявший за ним, нагнулся к окошку и бросил:

– Говядину под соусом.

Повар не глядя воткнул вилку в кусок мяса, вылил на него половник соуса, и Ютен, задохнувшись от обдавшего его жара плиты, унес свою порцию; теперь за его спиной монотонно, словно заклинание, звучало: «Говядину под соусом… Говядину под соусом…» – и повар непрерывно раздавал мясо, накалывая его на вилку и поливая соусом ритмичными, четкими движениями хорошо отлаженного часового механизма.

– Да он же совсем остыл, этот их скат! – объявил Фавье, получив холодную рыбу.

Теперь все шли осторожно, стараясь не наклонять тарелки и не задевать друг друга. Десятью шагами дальше находился буфет – еще одно окошечко с блестящим