– Екатерина? – Его лицо было бесстрастным.

– Это все для вас, – подтвердила я.

При этом я совершенно не была уверена в успехе задуманного. Позволит ли ему самолюбие принять дар от женщины? Да еще столь ценный? Тем не менее я делала это от всего сердца. Мне очень хотелось прочесть хоть что-то на хмуром лице Оуэна, в его суровом взгляде, в плотно сжатых губах, но у меня ничего не получалось – даже после четырех лет супружеской жизни.

– Это в память о том дне, когда мы с вами поженились, – небрежно сказала я, как будто сделать такой подарок было для меня парой пустяков. Не сложнее, чем преподнести ему перчатки или томик французской поэзии.

– Когда вы выходили за меня, вы проявили недюжинную смелость, – ответил Оуэн. Он смотрел мне прямо в глаза, держа в руках лишь часть документов на право собственности – остальные ему еще предстояло достать из сумки. – Выбрать в мужья мятежника без гроша за душой было, конечно, авантюрой, но вы все-таки решились на это. – Он разгладил свидетельство ладонью. – Кое-кто мог бы сказать, что этот ваш поступок не менее смел.

Однако я до сих пор не знала, откажется ли он от подарка или же примет его с той же готовностью, с какой я его сделала.

– А я считаю, что такое решение лишь демонстрирует мою незаурядную проницательность и деловитость, – беспечно заметила я.

Губы Оуэна изогнулись в слабой ухмылке.

– Когда я женился на вас, annwyl, я не относил деловую хватку к вашим достоинствам.

– Могу сказать то же самое о себе. – Я выдержала паузу. – Но теперь я стала кое-что замечать за собой. Все это принадлежит мне, и я хочу передать это вам. Эта собственность нуждается в рачительном хозяине, который будет следить за ней и обеспечит разумное, взвешенное управление. Это очень порадовало бы меня. – Я с громким стуком поставила на стол шкатулку с драгоценностями, потому что незадолго до этого раздумывала, какое украшение надеть к новому платью, и остановила выбор на аметистовом ожерелье. – Перестаньте пялиться на меня и помогите выйти из неловкого положения. Так вы принимаете мой подарок?

– Да. Принимаю. – Оуэн уже не колебался. – А вы считали меня для этого слишком высокомерным?

– Была такая мысль… пожалуй, да.

– Нет, я не откажусь от столь великого дара. – Улыбка Оуэна стала еще шире, согрев меня своей теплотой. – Это большая честь для меня.

Отложив в сторону сопровождающие документы, он устроился на скамье, чтобы прочесть остальное. Это было свидетельство о передаче на его попечение всех моих земель в графстве Флинтшир[43], доставшихся мне по наследству. Я села рядом с мужем и дождалась, когда он дочитает и спрячет бумаги обратно в сумку.

– Ну и?..

– Я буду хорошо вести дела.

– Я в этом не сомневаюсь.

– Теперь и у меня есть наследство, которое я могу завещать своей дочери. И трем славным сыновьям.

К тому времени я уже родила девочку, Тасинду. Валлийское дитя с валлийским именем, темными глазами и черными волосами, как у Оуэна. Еще одно подтверждение нашей любви.

– Вы очень щедрая и великодушная женщина, Екатерина.

Его горячий поцелуй – это было все, о чем я мечтала.

У меня были и другие причины передать на попечение Оуэна свои земли в Уэльсе. Мы жили в идиллии – но на моем горизонте уже сгущались зловещие грозовые тучи, несущие бурю и разрушение. Это напоминало спелый персик, внешне сочный и ароматный, но внутри которого притаился червь – причина порчи и разложения плода. Судьба жестоко посмеялась над нами, когда мы уже думали, что собрали все счастье мира, какое только может даровать человеку жизнь.

Я заболела.

Поначалу я не обращала внимания на симптомы, скрывая их как от Оуэна, так и от самой себя, ведь они появлялись мимолетно и быстро проходили; я говорила себе, что это лишь нарастающее беспокойство, порожденное дурным настроением: приближалась зима с холодными серыми днями и пронизывающими ветрами. Со мной и прежде такое случалось, не стоит тревожиться понапрасну.

Но иногда, когда я просыпалась поутру, мне не сразу удавалось зацепиться за реальность и понять, где я нахожусь и чего от меня ожидают. Бывали дни, когда я рассеянно сидела, ничего не видя перед собой, без единой мысли в голове, ориентируясь в том, как долго я нахожусь в таком состоянии, лишь по движению солнца за окном и теней на полу.

Я чувствовала тяжесть и напряжение в груди, как будто чья-то сильная рука медленно стягивала сдавливающую ее веревку, пока в конце концов не начинала бояться, что задохнусь.

А потом все проходило, сознание мое как по щелчку возвращалось в реальность, я забывала о том, что меня беспокоило, и о моем недавнем состоянии напоминали лишь смутные проблески знакомой боли где-то за глазами, появлявшейся все чаще. Я обо всем забывала, делая вид, что все в порядке. Мы с Оуэном любили друг друга, катались верхом, танцевали и всячески наслаждались ничем не омрачаемой свободой, которую обрели столь чудесным образом. Подобные ощущения я испытывала вскоре после зачатия Эдмунда. И хотя тогда я была напугана и ожидала худшего, в конце концов все прошло. Так почему так не может быть и на этот раз?

Наши дети весело резвились на зеленой травке у реки, а я за ними наблюдала.

И тут на меня вновь накатило умопомрачение. Я не могла бы сказать, сколько это длилось. Минуты? Часы? Чувствуя приближение приступа, я оставила детей на попечение Джоан и Алисы и, уйдя к себе в комнату, легла на кровать, сославшись на усталость и женские недомогания, как делала прежде, чтобы избежать лишних вопросов. Правду знала только Гилье, но она держала язык за зубами.

Я справилась с приступом.

Но что же я скрывала на самом деле? В моем сознании ширилась пустота, громадный кратер, до самых краев заполненный беспросветным туманом. В те часы, когда это на меня накатывало, я не знала, что происходит вокруг. Это могло быть черное необъятное облако или же подкрадывающийся нарастающий ужас; так поднимается вода в реке после затяжных ливней – постепенно, все выше и выше. Мои руки, казалось, больше мне не принадлежали. Они меня не слушались. Губы стали ледяными, и я не могла внятно говорить. Слуги и члены моей семьи казались мне бестелесными призраками, возникающими из непроницаемой пелены тумана. Должно быть, все это время я ела, спала, одевалась. Но говорила ли я? Выходила ли из своей комнаты? Я не могла бы