собственность с помощью законодательных методов, если они не согласятся добром – пугающая и чуждая нам мера. Сначала полагали оставить у нас значительное большинство акций: первое указание правительства переговорщикам было 75 процентов акций нам и 25 процентов – русским. Постепенно согласились на 50 процентов каждой стороне. Только в вопросе руководства комбинатом не считали возможным уступать, это было бы крайне сложно для нас. «Хорошо, что на переговоры по никелю приехали другие люди. Если бы я один вёл их, то меня обвинили бы в сдаче позиций. Пусть теперь посмотрят, чего здесь можно добиться», – записал я в своем дневнике 4.02.1941.

Вопрос о никеле был опасным для нас потому, что для Советского Союза он был политическим, как я писал ранее, и лишь во вторую очередь – экономическим и в этом плане менее важным. Слова Молотова о том, что предоставление разрешения на работы в Петсамо англичанам противоречило интересам Советского Союза, скрытые угрозы его и Вышинского, а также заявления о том, что в Советском Союзе многие, в первую очередь, военные, не одобряли передачу Петсамо Финляндии, свидетельствовали о важности этого дела для СССР. Стремясь занять руководящее положение в никелевом комбинате, Советский Союз хотел устранить вторую великую державу и прежде всего обеспечить себе доминирование в «предполье» Мурманска, вблизи которого как раз в это время оказались германские войска в Норвегии. Русские продемонстрировали, в силу своей подозрительности, как они преувеличивают военно-политическое значение разрешения на работы в Петсамо. Соглашение по этим вопросам, заключённое с англичанами в 1934 году, подобного значения не имело. Считал ли Кремль, что требуемая им реорганизация помешает сближению Финляндии с Германией, трудно сказать. Вполне возможно.

Размышляя обо всём этом и пытаясь найти компромиссные предложения, что было необходимо на переговорах с русскими, я подумал как о худшем варианте об обмене территории с месторождением никеля на другую территорию. Подбросил эту идею в беседе с финскими членами совместной комиссии. В телеграмме в Хельсинки наши переговорщики подчёркивали нежелательность отступления в вопросах руководства будущей компанией и добавили, что «предпочтительнее было бы подумать о полной передаче района месторождения никеля за территориальную компенсацию». Продолжая размышлять, я подумал как о возможной альтернативе о передаче разрешения на работы в Петсамо Советскому Союзу, о чём с самого начала говорил Молотов, что выглядело, по крайней мере, не хуже, чем передача СССР всего района с никелем. Передал эту мысль в Хельсинки.

Вышинский пригласил меня к себе на следующий день после провала переговоров в совместном комитете. Я, конечно, догадывался, что речь пойдёт о никеле. Ситуация была непростая. Мы были опять один на один с Советским Союзом. Мы знали, что Германия, имеющая свой интерес в этом вопросе, внимательно наблюдает за нашими переговорами и надеется на упорное сопротивление с нашей стороны, но никакой поддержки нам в Москве не оказывала. Германия следила за тем, чтобы сохранить своё право в соответствии с имеющимся договором на получение никеля, и советское правительство было согласно на это. В то время, в феврале 1941 года, Германия, исходя из общих политических соображений, пока ещё не была намерена ухудшать свои отношения с Советским Союзом, а проблема никеля была бы слишком малым поводом для этого. Наши переговорщики уступили по всем позициям, по которым это было возможно: об ущемлении прав англичан законодательным путём, о создании совместной компании по разработке никеля, обещали запросить указания из Хельсинки относительно подключения электростанции на реке Паатсйоки к никелевому комбинату, а также о равном разделе акций и мест в правлении. Они не приняли российские предложения по вопросам управления комбинатом, а также о том, чтобы пятая часть персонала назначалась российской стороной.

Я стремился найти компромиссы на переговорах. Это было нелегко, поскольку пространства для уступок было совсем немного. Финские участники переговоров уже говорили о проблемах, связанных с принадлежностью электростанции, о разделе акций и мест в правлении. В вопросах руководства комбинатом идти на советские предложения мы не могли. Советское требование о назначении пятой части персонала оставалось открытым. С финской стороны обещали право на назначение двух советских представителей. Это был единственный пункт, по которому можно было выдвигать компромиссное предложение. Сколько человек включала бы эта «пятая часть», не знал никто. В Москве, ещё до поступления более-менее точных цифр из Хельсинки, мы сделали свои подсчёты, в соответствии с которыми речь могла идти о сравнительно небольшом количестве: в общей сложности, 20–30 человек, то есть пятая часть составляла бы 5–6 человек. Позднее, по информации из Хельсинки, персонал компании в Хельсинки составлял бы 19 и в Колосйоки4 – 72, то есть вобщей сложности 91 человек, пятая часть которого составила бы 18–19 человек. Это было больше, чем мы насчитали, но и эта цифра не пугала. Этот вопрос, хотя и не очень приятный для нас, всё же был, на мой взгляд, менее опасным, если бы по другим пунктам, прежде всего по составу руководства и исполнительному директору, удалось прийти к согласию.

Вышинский поначалу сожалел, что совместный комитет не выработал единой позиции. Я присоединился к его мнению. Сказал, что в этом вопросе у меня было не больше полномочий, чем у других участников заседания. Добавил, что мы пошли на большие уступки: отказались от собственной компании с разрешением на работы и пошли на создание совместной компании, хотя согласия англичан на урегулирование ситуации путём заключения соглашения мы всё ещё не получили. Это решение было для нас исключительно тяжёлым, так как оно не соответствует ни нашему, ни североевропейскому пониманию права. Но с советской стороны уступок не было. Вышинский сказал, что он всегда говорил о том, что англичане не пойдут на подобное урегулирование, и поэтому предлагал решить вопрос законодательным путём. Советские требования с самого начала были весьма умеренными. Я вновь подтвердил, что у меня никаких полномочий в этом вопросе не было. Вышинский предложил нам поговорить доверительно для поиска решений. Я ответил, что мои доверительные соображения следует воспринимать только как условные. Затем мы прошлись по всем открытым вопросам, что заняло более часа. Вышинский неоднократно повторял, что у них нет никаких задних мыслей, а есть только экономические соображения.

«У нас нет никаких агрессивных намерений, как вы, возможно, думаете, – заверял он. – Советский Союз хочет установить хорошие отношения с Финляндией. Историческое развитие привело к войне, но это было и прошло, теперь это следует забыть. Русские хотят паритета с финнами, хотят наладить эффективное производство, поскольку намерены вложить в комбинат крупные средства».

Отметив ещё раз, что у меня полномочий не больше, чем у