одобрения рейхстага. В обоих случаях — повышения страховых взносов и подачи предложений о понижении социальных выплат — решение правления должно было быть поддержано большинством голосов как представителей работодателей, так и рабочих, в то время как голоса представителей общественных корпораций не учитывались. На уступки должны были пойти со своей стороны и министры — социал-демократы. Они отказались от возврата подоходного налога с трудящихся в 1931 г., а также выразили свое согласие с тем, что в адрес министра финансов должна быть направлена заявка, содержащая требование разработать долговременную программу экономии, которая заложила бы основы для понижения налогов и свела расходы бюджета 1931 г. ниже уровня 1930 г.

Соглашение в кабинете стало триумфом умеренных сил всех политических лагерей. Но облегчение по поводу наконец-то достигнутого компромисса царило недолго. В социал-демократической фракции и в рядах Свободных профсоюзов было высказано много критики по поводу обязательств, взятых на себя министрами-социалистами перед министром финансов, а также внесены соответствующие поправки. Фракция ДФП, в свою очередь, отреагировала на компромисс в целом отрицательно. После бурно протекавшего 6 марта заседания парламентская фракция, несмотря на угрозу Мольденхауера подать в отставку, отклонила правительственное решение по всем важнейшим пунктам. В этот же день, 6 марта, Объединение союзов немецких предпринимателей выступило с угрозой прекратить свое сотрудничество в работе правления Имперского учреждения по посредничеству в сфере занятости и страхованию безработных, а спустя еще день ведущие союзы немецкой промышленности заявили о том, что программа правительства не соответствует «необходимости проведения финансовой и экономической политики, направленной на оживление народного хозяйства и снижение безработицы».

Другой вызов бросил правительству 7 марта 1930 г. президент рейхсбанка: Шахт объявил о своей отставке и обосновал ее перед членами центрального правления рейхсбанка тем, что Гаагские соглашения о репарациях вызовут в Германии кризис дефляции, тем самым поставив под угрозу экономику страны и устойчивость национальной валюты. Время для своей отставки Шахт выбрал весьма искусно: 6 марта в рейхстаге начались вторые слушания законов Янга, и Шахт мог рассчитывать на то, чтобы своим демонстративным шагом все же попытаться помешать новым репарационным правилам получить поддержку большинства. Ответ имперского правительства не заставил себя долго ждать. По предложению Франца фон Мендельсона, президента Генерального совета при рейхсбанке, кабинет еще вечером 7 марта 1930 г. высказался за назначение преемником Шахта бывшего рейхсканцлера и министра финансов Германии Ганса Лютера. Лютер пользовался в хозяйственных кругах огромным уважением, а с момента «чуда рентной марки» его имя стало символом стабильности немецкой валюты. Генеральный совет последовал рекомендации правительства и 11 марта выбрал Лютера новым президентом рейхсбанка{397}.

Более тяжелым, чем последний кризис вокруг президента рейхсбанка Шахта, оставался кризис, связанный с правительственной программой покрытия государственных расходов от 5 марта 1930 г. ДФП продолжала настаивать на своем негативном отношении к налоговому обременению индустрии повышению взносов по страхованию безработицы. БФП потребовала отказаться от принятого правительством решения о повышении налога на пиво. СДПГ, Центр и ДДП в значительной степени пошли навстречу требованиям баварцев. Решение о наценке на пивной налог должно было быть принято не правительством рейха, а отдано на усмотрение земель. Но разногласия с ДФП однако оставались, так что Мюллер 9 марта планировал отставку своего кабинета.

Но 11 марта поступил неожиданный сигнал от рейхспрезидента: в разговорах с Брюнингом и Мюллером, проходивших раздельно, он неожиданно заявил о своей готовности предоставить правительству Мюллера чрезвычайные полномочия в соответствии со статьей 48 конституции. Тем самым казалось гарантированным, что либо финансовая программа кабинета, либо слегка измененные предложения костяка правящей коалиции в составе СДПГ, Центра и ДДП вступят в силу если не благодаря решению большинства рейхстага, то в результате декрета рейхспрезидента. Центр принял во внимание эти заверения Гинденбурга, констатировав, что требование католической партии о взаимообусловленности законопроектов от 28 января 1930 г. выполнило свою цель и теперь депутаты-католики могут проголосовать за ратификацию плана Янга. 12 марта законы Янга были приняты в третьем чтении 265 голосами против 192 при трех воздержавшихся. Среди голосовавших «за» были почти все депутаты Центра; большинство парламентариев от БФП голосовали против и демонстративно воздержались при голосовании за вынесение вотума недоверия правительству Мюллера, инициатором которого выступила КПГ. Протест баварцев объяснялся не столько репарациями, сколько любимым хмельным напитком: за два дня до голосования Отто Браун практически свел к нулю недавно достигнутый компромисс по вопросу о налоге на пиво, заявив, что Пруссия ни в коем случае не согласится с таким урегулированием{398}.

После ратификации законов Янга казалось, что путь для санации финансов открыт при условии, что Гинденбург останется верен обещанию, которое он дал 11 марта 1930 г. Мюллеру и Брюнингу. Но самые близкие советники рейхспрезидента не считали, что он должен его сдержать. С их точки зрения, обязательство Гинденбурга утратило силу в тот момент, когда оно выполнило свою цель, а именно добившись согласия Партии Центра с Гаагским соглашением. После этого «камарилья» вновь могла приниматься за старое, вынуждая рейхспрезидента придерживаться ее линии: образование президентского правительства без участия социал-демократов.

18 марта 1930 г. депутат от Немецкой народной партии фон Гилза уже мог проинформировать своего покровителя Пауля Рейша со ссылкой «на весьма информированное авторитетное лицо», что Гинденбург, «очевидно по настоянию Грёнера и Шлейхера», отклонил предложение распустить рейхстаг, наделить правительство полномочиями согласно статье 48 и склонить министров Куртиуса и Мольденхауера остаться в составе кабинета Мюллера. В тот же день, 18 марта, генерал фон Шлейхер указал статс-секретарю Мейснеру еще раз на правильность «своего решения», т. е. создания буржуазного правительства с президентской поддержкой. Ответ последовал быстро. 19 марта Мейснер обратил внимание своего союзника в министерстве рейхсвера на открытое письмо Гинденбурга Мюллеру, датированное предыдущим днем, в котором рейхспрезидент практически приказным тоном требовал проведения энергичных мер по оказанию помощи сельскому хозяйству Восточной Германии. Пояснения Мейснера были очень ясными: «Это первый этап Вашего решения! Это также основание для лучшего, что мы можем иметь — для лидерства Гинденбурга»{399}.

Местом действия очередного тура борьбы стал Манхейм. Там 21–22 марта 1930 г. прошел партийный съезд ДФП. Председатель партии Эрнст Шольц, с одной стороны, упрекнул социал-демократов в том, что они официально выступают за черно-красно-золотые цвета, а в душе — за красное знамя и принципиально проводят антикапиталистическую политику, особенно в налоговой сфере, хотя государство базируется на капиталистической основе. С другой стороны, Шольц занял реалистическую позицию. Тот, кто считается с событиями как они есть, должен по меньшей мере сегодня смириться с тем, что правление против социал-демократов или без социал-демократов на длительный срок едва ли возможно.

Кажущееся великодушие партийного вождя ДФП имело вескую причину: когда Шольц выступал со своей