Шинкаренко в отделе недолюбливали. Он был откровенным хамом и циником, службу в милиции считал раздольным полем для неприглядных делишек, не гнушался водить близкие знакомства даже с самыми распоследними личностями; два-три раза в полугодие он приносил результаты по раскрытым квартирным кражам, остальное же время решал одному ему известные вопросы. На происшествиях его практически не видели.

Капитанские звезды Шинкаренко получил в основном за умение вовремя подмазаться к начальству, но уж никак не за личные заслуги; у него имелись выходы на всех владельцев ресторанов и саун Борисовского района, и любой мало-мальски значимый чин всегда был обеспечен услугами различного рода: от «где сытно поесть» до «с кем сытно поспать». Поэтому Шинкаренко держался на плаву, несмотря на свои отвратительные личные качества и полное отсутствие профессионализма.

Последнее время его часто стали замечать в компании сомнительных личностей, что начальнику розыска Газиеву категорически не нравилось. Ранее многократно судимые терлись возле его старшего опера, как пчелы возле полной пыльцы ромашки, и также эту пыльцу в виде его благорасположения получали. Газиев мог бы об заклад побиться, что Шинкаренко не только закрывает глаза на их махинации, но и, попросту говоря, «крышует» преступников, пользуясь служебным удостоверением, за что кладет в карман неплохую мзду.

Разговоры намеками ни к чему не приводили – капитан умело делал вид, что ничего не понимает. Выведя Шинкаренко на прямую беседу, Газиев снова ничего не добился, потому что тот принялся возмущаться и требовать сообщить ему имена наветчиков. Капитан был как скользкий угорь. Плюнув, Газиев отпустил его и добился лишь одного: с преступниками Шинкаренко водиться продолжал, но уже не так демонстративно, а личный состав проникся к нему еще большей неприязнью.

И вот теперь перед оперативниками отдела стоял человек, который знал некрасивую правду и не стеснялся говорить об этом. Он выжидающе смотрел на них и хотел услышать однозначный ответ. Лукавить – значило бы оскорбить его. Но и все сказать невозможно – значит, в отделе работает коррупционер и взяточник, а все молчат – и, возможно, сами имеют что-то с его делишек.

Постовенцев почувствовал себя человеком, знавшим, что его спина измазана в дерьме, но продолжающим гордо носить запачканные вещи, не подавая виду: мол, окружающие молчат, а мне не воняет.

– Шинкаренко как оперативный сотрудник и работник уголовного розыска меня не устраивает, – наконец сказал он. – Но полагать, что он может быть причастен к убийствам, у меня нет оснований.

– А вы как думаете?

Лукашин испытующе посмотрел на Демьяненко. Тот ох как не любил такие взгляды – за ними неминуемо следовала череда вопросов, один хуже другого.

– Я полагаю, что капитан Шинкаренко не обладает высоким профессионализмом, но это не является основанием подозревать его в совершении убийств.

– Как ты думаешь, – вернулся Лукашин к Постовенцеву, – Максим Сергеевич, а знать преступника этот ваш капитан Шинкаренко может? Знать и молчать?

На этот раз череды вопросов не последовало, но лучше бы она была.

– Я не знаю, – сказал капитан и взглянул на подполковника. – Шинкаренко, говоря откровенно…

– Шинкаренко, говоря откровенно, – козел, – резко сказал Лукашин и поискал глазами пепельницу: – Курить у вас можно? Спасибо… так вот. – Он чиркнул зажигалкой, прикурил и сильно затянулся. – Шинкаренко – законченная мразь, якшается с криминальными авторитетами, баб с ними в саунах трахает. Полрайона гордится, что у них свой мент в вашей конторе. Не знай я Газиева, представление бы на него написал к чертовой матери.

– За него Ольховский подписывается.

– Максим, да пусть за него хоть наш губернатор, дай ему Бог счастья, подписывается. В розыске такая крыса завелась. А вы знаете, что Шинкаренко в тесных отношениях с Вовой Марухно?

Вова Марухно был районным смотрящим. Этого оперативники не знали, полагая, что капитан Шинкаренко подвизается в воровских кругах пониже.

– Вижу, не знаете, – правильно понял его Лукашин и снова затянулся, потом резким движением затушил сигарету в пепельнице. – А у Вовы Марухно в подручных ходит такой Лось, который ездит с Шинкаренко по району и чуть ли не за братана родного его выдает. А Лося несколько раз видели на бежевой «шестерке».

– Ну, разумеется. С побитым крылом, – язвительно сказал Демьяненко и тоже вытряхнул сигарету из пачки. – Стоило одному сумасшедшему написать петицию в прокуратуру, как милиционеры немедленно превратились в оборотней, которых нужно повсеместно истреблять. Да, Шинкаренко на руку явно нечист, но и в убийствах замешан быть не может. И не стал бы он молчать, если бы знал преступника. Каким бы подлецом он ни был, он все равно мент, и он понимает, что эту гниду, которая убивает, нужно остановить.

– Ты считаешь, что Мышин сумасшедший?

– А вы считаете, нет? Этот Мышин в прошлом году приносил в нашу бухгалтерию письмо о необходимости вынесения ему устной благодарности. Подписанное начальником ГУВД края. Учитывая, что он всю свою сознательную жизнь проработал механизатором, то к милиции имеет такое же отношение, как я к балету, но подпись была самая что ни на есть натуральная, и печать барышни приняли поначалу за настоящую. Хорошо, потом выяснили, что к чему.

– А за подделку его не привлекли?

– Нет. Документ – чистой воды провокация. Льгот не дает, преимуществ не предоставляет, а что подпись не та – так Мышин в фамилии Крашенинникова не две «н» написал, а одну, а в самодельной печати две ошибки. Все продумал.

– Что свидетельствует о ясном уме и трезвой памяти, – усмехнулся подполковник. – В общем, так, ребята. Я вас предупредил. Предупрежу сейчас и Газиева, а какие выводы вы сделаете, это уже не моя, как говорится, головная боль. На следующей неделе к вам выдвинется проверка, будут проверять, что сделано по убийствам за эти три года. И я советую, чтобы дела были в порядке, а то начнется карусель.

– Если они едут докопаться, то найдут причину. Идеальных дел не бывает.

– Я об идеальных и не говорю. Но если проверяющий откроет розыскное дело, а там вместо работы шашель бумагу ест, не обижайтесь.

Беспредметно поговорив еще минут двадцать, Лукашин отправился к начальнику розыска. Через полчаса напряженного разговора тот проводил зональника до машины, пообещал отчитаться после проверки и вернулся к себе. Настроение было поганым, да что там – препаршивым.

Примерно таким же, хотя и по другому поводу, было настроение и у участкового Центральной зоны капитана Мелешко. На его территории орудовал маньяк, а он даже предположить не мог, кого подозревать. Кроме того, на его же территории, в хуторе Темном, проживал и небезызвестный в районе гражданин Мышин, который после обнаружения очередного трупа принялся активно продвигать в народ свою идею о причастности к убийствам сотрудников райотдела, что у маргинальной части населения любви к милиционерам не прибавило. Центральная зона испокон веков славилась паленой водкой, наркоманами и неуклонным ростом квартирных краж. Работы у участкового было много, приверженцев и помощников – мало, а оттого с жуликами он особо не церемонился и душеспасительных бесед с ними не вел: попался – езжай в не столь отдаленные места, без тебя гнид хватает. За это Мелешко не любили и боялись, что, надо заметить, его совершенно не расстраивало.

Этим июньским днем, в то время как начальник уголовного розыска Газиев узнавал безрадостные новости от своего зонального куратора, Мелешко сидел в ТПМ и брал объяснение от Рогулевич Беллы Павловны, бывшей преподавательницы английского языка, а ныне и присно – безнадежно больной туберкулезом алкоголички по кличке Рогулька.

Пикантность ситуации заключалась в том, что Рогулевич когда-то учила Мелешко и нещадно ставила ему двойки в дневник, за что дома будущего участкового столь же нещадно пороли. До сих пор Мелешко так и не смог преодолеть этого двойственного ощущения: привычной брезгливости к опустившейся старой пьянице и потаенного детского страха перед величественной Беллой Павловной, которую побаивался даже директор.

Когда Рогулевич шла по коридору, царственно поворачивая голову с высокой прической-«башней», всем хотелось спрятаться; на ее уроках стояла гробовая тишина, дети даже дышать боялись. Говорили, что один младшеклассник даже обмочился на уроке, потому что ему было страшно попроситься в туалет. Правда это или нет, никто так и не узнал, но Мелешко этот случай врезался в память, потому что он долго потом переживал, как бы не уделаться на уроке строгой «англичанки».

И вот теперь, каждый раз то разгоняя шалман дома у пьяной в дымину Рогульки, то оформляя ее административное задержание по 15.3 КоАП РФ,