Мой отец отшатывается от него, и в его глазах мелькает потрясение.

– Пап, – вклиниваюсь я, прежде чем мой второй родитель схватит пулю, мой голос мягкий, но строгий. – Я бы ни за что не позволила ей умереть, и ты это знаешь. Пожалуйста, просто доверься нам.

Его взгляд пронзает меня насквозь, но я не отворачиваюсь; мое тело начинает трясти от смеси адреналина, шока и паники.

Он с насмешкой отворачивается, бормоча себе под нос:

– Поверить не могу в это дерьмо. Аделин, во что ты ввязалась?

Я нахмуриваю брови.

– Я же ничего не сделала, пап.

Он недоверчиво оборачивается ко мне.

– Думаешь, я не видел, как вы втроем хладнокровно убивали тех людей? Эта маленькая сумасшедшая…

– Не называй меня сумасшедшей! – визжит Сибби рядом со мной, заставляя меня вздрогнуть.

От ее крика у меня закладывает уши. Я выдерживаю паузу, тем самым показывая, насколько маниакальной она сейчас выглядит. Ее грудь глубоко вздымается, а карие глаза дикие, словно она тигр, запертый в слишком тесной клетке.

Отец, видимо, тоже это отмечает, потому что переводит взгляд на меня.

– Не сиди и не делай вид, что ты дочь, которую я вырастил, – рявкает он. – Ты только что убила человека.

– Он собирался убить маму, – защищаюсь я, не веря, что он в самом деле читает мне нотации.

Он в шоке, злится и вымещает злость на мне.

Он сжимает зубы, оскаливает их и выплевывает:

– Если она умрет, это будет твоя вина. Эта пуля попала в нее из-за тебя!

Его слова ощущаются как его собственная пуля, ударяющая меня в грудь и выбивающая весь воздух из моих легких.

– Что? – задыхаясь, переспрашиваю я.

– Когда ты дралась с тем парнем, пистолет выстрелил, – рычит он, его лицо краснеет. Он смотрит на меня как… как на чудовище. – Пуля отрикошетила и попала в твою мать.

У меня открывается рот, и я теряю дар речи. Я помню, что пуля срикошетила, но я не видела, куда она попала, поскольку была занята с тем мужиком.

Волна за волной на меня накатывает чувство вины, и, черт возьми… это действительно моя вина. Я моргаю, мое зрение затуманивается от новой пелены слез. Мне кажется, что моя грудь разрывается на части и сердце выплескивается наружу вместе с сердцем моей матери.

– Это не она спустила курок, – рычит Зейд, защищая меня.

Раздраженно вздохнув, отец поворачивается к окну, вибрируя от ярости.

– Это и твоя вина тоже, – язвительно обвиняет он, обращаясь к Зейду. – Вас обоих. Ничего бы этого не случилось, если бы не твой уголовник, Аделин.

Зейд поворачивает голову к моему отцу, и руль, обтянутый кожей, стонет под его стиснутыми пальцами. На мгновение мне кажется, что он вот-вот переломит его пополам.

– Думаю, тебе лучше заткнуть свой поганый рот с этого момента, иначе я сделаю это за тебя. Как ты уже понял, я нехороший человек, и мне крайне небезразлично, как ты разговариваешь с Адди. Тот тип держал чертов пистолет у головы твоей дочери. Так что никто не виноват в случившемся, кроме тех, кто вломился в ваш дом.

Отец встречает его взгляд, и слова замирают у него на кончике языка. В конце концов он качает головой и снова отворачивается, чтобы глядеть в окно и довольствоваться наблюдением за надписями на указателях.

В машине воцаряется тягостное молчание, мы все оказываемся вовлеченными в конфликт, пусть и по разным причинам.

Я смотрю на маму. И когда вижу, насколько она бледна, к моему горлу подкатывает всхлип. Мои слезы капают на ее щеки, но я не решаюсь отнять рук от раны, чтобы вытереть их.

– Мне так жаль, мам. Я не хочу остаться без тебя, так что останься со мной, ладно?

* * *

Как я ни старалась держать себя в руках, мой посттравматический синдром дает о себе знать уже через двадцать минут после того, как Зейд выруливает на проезжую часть. Мы подъезжаем к деревянному домику, из окон которого льется теплый желтый свет. Я узнаю этот домик – едва-едва.

Зейд привез меня сюда сразу после того, как нашел, и я почти ничего не помню ни об этом месте, ни о Тедди. Только то, что и дом, и доктор были теплыми и гостеприимными. В противоположность воспоминаниям о другом докторе, от которых у меня сейчас подскакивает давление.

– Это дом Тедди? – спрашиваю я, и мои руки немеют.

Я вспоминаю, как очнулась в импровизированной больнице, как надо мной склонился старик с бледно-голубыми глазами и безумной улыбкой под пышными усами и попросил меня пойти с ним. Мое сердце бешено колотится, и кажется, что оно вот-вот расколет грудную клетку.

Как только машина останавливается, Сибби выскакивает из нее, будто все это время она задерживала дыхание под водой. Она устремляется куда-то, бормоча что-то про оставленных сообщников. Ни у кого из нас не хватает душевных сил переживать за нее сейчас.

– Да. Я знаю, ты, возможно, мало что помнишь, но его зовут Тедди Англер, а его сына – Таннер. И они мои хорошие друзья, – отвечает Зейд.

Он глушит двигатель и спешит к задней двери.

– Продолжай давить на ее грудь, – инструктирует он.

Быстро и аккуратно он снимает маму с моих коленей, прижимает к своей груди, а я в это время крепко держу руки на ране. Вместе мы подбегаем к входной двери, как раз в тот момент, когда она открывается.

Нас впускают двое мужчин, а папа идет следом. Тепло и уют этого дома мне знакомы, но все же они повергают меня в шок.

Я узнаю обоих хозяев. Старшего зовут Тедди, а младшего – хотя ему никак не меньше сорока – Таннер.

Они ведут нас по коридору в комнату с больничной койкой, капельницей и еще несколькими аппаратами.

На меня вновь накатывает паника, и я оказываюсь уже не в больничной палате Тедди Англера, а в палате доктора Гаррисона. Он стоит передо мной, умоляя пойти с ним, и в его молочно-голубых глазах – безумие. Половины его головы нет, ее снесла пуля Рио, и взору предстают его размозженные мозги.

Нет, нет, нет. Я не хочу идти. Я не хочу…

– Аделин, – громко зовет Зейд, тряся меня до тех пор, пока доктор Гаррисон не исчезает, сменяясь обеспокоенными глазами цвета инь-ян. – Ты здесь, со мной, мышонок. И никто тебя у меня не отнимет.

Я растерянно моргаю, перед глазами туман, а в груди все сжалось от паники.

– Прости, – шепчу я, и недовольство