– Не надо, детка. Присядь и позволь им сделать свою работу. Твоя мама выживет, хорошо?

– Тедди так сказал? – спрашиваю я, заглядывая через плечо Зейда, но ничего не могу разглядеть за крупной фигурой Тедди и Таннером, стоящим по другую сторону.

Папа сидит в углу комнаты и смотрит на маму с затравленным выражением лица.

– Он ничего не сказал, и это хорошо. Если он оперирует, значит, у нас есть все шансы.

Согласно кивнув, я позволяю ему вывести меня в небольшую гостиную, обставленную зелеными и темно-синими клетчатыми диванами, с ковром из медвежьей шкуры и головой оленя, подвешенной над коричневым камином, в котором полыхает огонь. Пол, стены и мебель сделаны из обожженного дерева, и это придает этому домику уютную и спокойную атмосферу.

Сажусь на диван и уже было начинаю опускать голову на руки, но резко отдергиваю их, вспомнив, что они покрыты запекшейся кровью. Оглядываюсь в надежде, что не испортила мебель Тедди, и пересаживаюсь на пол.

Потом я вспоминаю, что Сибби все еще не вернулась, и верчу головой по сторонам.

– Куда делась Сибби? – спрашиваю я, вытирая нос.

Честно говоря, смущение стоит на весьма невысоком месте в списке тех вещей, которые я должна испытывать. К тому же что-то подсказывает мне, что Зейд видел меня в гораздо более нелепых ситуациях, пока следил за мной, так что сопливые пузыри сейчас меня волнуют меньше всего.

Зейд садится рядом со мной, притягивает к своей груди и заключает в объятия. Но, как бы приятно это ни было, расслабиться я не могу. Тысячи жуков заползают под поверхность моей кожи, наполняя череп гулом своих крыльев.

– Я скоро проверю, как она там. В машине не было места для ее сообщников, так что их пришлось оставить. Думаю, это ее напугало. Они исчезали, когда она была в психиатрической клинике, поэтому сейчас, наверное, у нее что-то вроде страха разлуки с ними.

Я киваю. Сообщники так же реальны для Сибби, как и Зейд, сидящий рядом со мной. И заставить их исчезать или появляться перед ней, когда она того хочет, не так-то просто. Она воспринимает их как реальных людей, поэтому ей приходится придумывать обстоятельства, как именно они появляются.

В конце концов они обязательно вернутся к ней, и, вероятно, тогда она увидит двух парней, одетых в костюмы чудовищ, идущих к ней по подъездной дорожке.

– Он прав, – шепчу я. – Это я виновата в ее ранении.

– Не ты стреляла из этого пистолета, и не ты направила эту пулю в свою мать. Так что это не твоя вина.

Отстраняюсь от его рук, чувствуя себя неуютно в собственной коже. Неважно, что не я спускала курок, этот выстрел спровоцировала именно я, когда оттолкнула руку того парня.

Чувствуя мое смятение, Зейд выгибает шею, разминая мышцы. Он упирается локтями в раздвинутые колени и соединяет руки вместе.

Я всматриваюсь в вены, пролегающие через них. Эти руки убили многих, но многих и защитили. Как он отделяет свои грехи от добрых дел?

– Если бы ты был на моем месте, ты бы чувствовал себя виноватым? – спрашиваю я хриплым от слез голосом.

Он опускает взгляд, размышляя над моим вопросом.

– Ты видела, как я беру на себя ответственность за смерть, виновником которой не был. Когда я ликвидировал преступную ячейку, ту маленькую девочку застрелили прямо перед моим появлением. Или когда похитили тебя, потому что я должен был тебя защитить… Не принимать это на свой счет – трудно. Ощущение этой тяжести и есть то, что делает тебя человеком. Но между тем, чтобы чувствовать чужую боль и винить себя за то, что ее причинил кто-то другой, есть разница.

Он поднимает взгляд, и сила, с которой горят его глаза, обжигает меня изнутри.

– Роза, вырезанная на моей груди, – доказательство того, что не все так просто. Иногда я цепляюсь за чувство вины, чтобы не чувствовать себя настолько далеко глубоко падшим. Но это не значит, что я не стану каждый день тебе напоминать, что вина, которую ты взваливаешь на свои плечи, того не стоит.

Я закрываю глаза в слабой попытке сдержать очередную волну слез. Из моего горла вырывается всхлип, и я зажимаю рот, чтобы сдержать его, но это не приносит никакого результата.

– Она пыталась наладить со мной отношения, – лепечу я. – А я… я не шла ей навстречу.

Зейд хватает меня за руку и притягивает к себе, и хотя я не чувствую себя достойной утешения, я все равно принимаю его, позволяю ему впитаться в мои кости, пока я плачу у него на груди.

Я уже находила удовольствие в убийстве, но ведь это не значит, что я совсем бессердечная. И все, о чем я могу сейчас думать, – это о том, как спокойно должно быть на душе, когда она пуста.

* * *

– Адди, просыпайся.

Чья-то рука мягко дергает мою, вытаскивая меня из беспокойного сна. Я открываю глаза, сухие и опухшие от слез.

– С ней все в порядке? – сразу же спрашиваю я, даже не до конца проснувшись, и оглядываюсь по сторонам, чтобы увидеть усталого отца, сидящего на другом диване с хмурым лицом.

Передо мной стоят Зейд, Тедди и Таннер, и судя по тому, как они смотрят на меня, мне кажется, будто они оценивают очередного пациента.

Тедди и его сын выглядят почти одинаково. У обоих мягкие зеленые глаза, мимические морщинки и квадратные челюсти. Единственная разница в том, что у Тедди значительно больше седины и морщины глубже. В отличие от доктора Гаррисона, его присутствие действует успокаивающе, несмотря на слова, звучащие из его уст.

– Она еще не пришла в себя, – осторожно отвечает Тедди. – Пуля едва не задела сердце, но, к счастью, прошла насквозь и не повредила жизненно важные органы. Она потеряла много крови, и ей все еще угрожает инфекция. Она будет находиться без сознания какое-то время, но я хочу, чтобы вы знали, что вы все можете остаться здесь, – поясняет он, бросая взгляд на отца.

Киваю, хотя облегчения не чувствую. Она жива, однако это легко может измениться.

– Может, нужно перелить ей кровь или что-то еще? Я могу дать свою, – хрипло выдавливаю я; в горле так же сухо, как и в глазах.

– Все в порядке, милая. Группа твоего отца вполне подошла, и он любезно поделился своей кровью. К тому же у меня еще есть в запасе несколько пакетов с первой отрицательной, если это понадобится.

Кивнув еще