Шрифт:
Закладка:
– Будь поосторожнее, – бормочет Зейд, сверля глазами человека, держащего меня. – У этого Алмаза очень острые края.
Детское личико направляет пистолет на Зейда:
– Заткнись, черт возьми. Вы оба, к стене.
Зейд ухмыляется, поднимая руки в знак капитуляции, но взгляд его смертоносен.
Сибби отказывается двигаться, и тогда парень бросается к ней и хватает ее за руку, пытаясь оттащить к стене. Она вырывается, царапает его и устраивает потасовку.
В моем рукаве спрятана ручка-пистолет – крошечное удобное оружие, которое подарил мне Зейд. Я специально поместила ее туда, чтобы использовать в ситуации вроде этой, умышленно выбрав место, где обычное оружие спрятать невозможно. В нем всего одна пуля, но ее будет достаточно.
Вызванный Сибби хаос отвлекает внимание всех настолько, что мне удается незаметно вытащить ее из рукава.
По шее струится пот и безудержно бурлит адреналин, но мной овладевает спокойствие.
Наспех прицелившись в темноволосого, я нажимаю на кнопку ручки, и пуля, выпущенная из крошечного оружия, пробивает ему мозг, мгновенно убивая.
Воспользовавшись неожиданностью, я успеваю отбить пистолет от своей головы, и мой захватчик рефлекторно стреляет мне в ноги, едва не задев пальцы. Пуля рикошетит, и мне кажется, будто я слышу чей-то вздох, однако я разворачиваюсь и запускаю кулак ему в лицо.
Отец кричит с заклеенным ртом, но я не могу сейчас обернуться. Противник достает из кармана нож и замахивается им мне в лицо.
Успеваю отпрянуть, и лезвие пронзает воздух буквально в сантиметре от моего носа. Я хватаю руку, держащую рукоять, и резко дергаю назад – от усилия его запястье ломается.
Он вскрикивает, роняя нож. Прежде чем я успеваю нанести еще один удар – уже в горло, его голова откидывается назад, и в центре лба появляется дыра.
Я оборачиваюсь с широко раскрытыми глазами и вижу, что Зейд прячет свой пистолет.
– Извини, детка. Он дотронулся до твоей задницы, поэтому убить его должен был я.
Меня отвлекает пронзительный крик, и я замечаю, что Сибби с заметным удовольствием полосует парня, лежащего под ней, а мой отец корчится, словно червяк на крючке. Его взгляд мечется туда-сюда от психованной девушки у его ног к жене.
Я перевожу взгляд на маму, и мои глаза увеличиваются. Ее голова опущена, подбородок упирается в грудь, а рубашка пропитывается кровью.
– О боже! – кричу я, бросаясь к ней.
Зейд добирается до нее первым и прижимает пальцы к ее горлу, чтобы нащупать пульс.
– Жива, – выдыхает он. – Но пульс слабый. Ей срочно требуется врач.
На мои глаза моментально наворачиваются слезы, а мозг превращается в кашу от паники. Я открываю рот, мои конечности застывают, а широко раскрытые глаза неотрывно смотрят на умирающую мать.
– Аделин! – окликает Зейд, и я перевожу взгляд на него. – Сосредоточься, детка. Мне нужно, чтобы ты подошла сюда и зажала рану.
Разжав наконец свои сведенные мышцы, я делаю, как он говорит, и прижимаю обе руки к ее груди. Багровые пузырьки пробиваются сквозь мои пальцы, и через несколько секунд они полностью окрашивают мои ладони.
Я отчетливо вижу, как Зейд развязывает ее путы, а затем и путы моего отца. Раздается резкий окрик, велящий Сибби прекратить терзать лежащего под ней мертвеца, а потом Зейд обращается к Джею через наушник, но после все звуки пропадают.
Кровь в моих ушах шумит слишком громко. Слишком много тревоги разъедает меня изнутри.
– Мама, – произношу я дрожащим голосом.
Отец обнимает ее, осторожно приподнимает голову к себе и зовет по имени. По его красным щекам текут слезы, и тут я понимаю, что мое лицо тоже мокрое.
– Серена, дорогая, посмотри на меня, – уговаривает он, но ее глаза по-прежнему остаются закрытыми.
– Мне нужно ее поднять, – говорит Зейд.
– Не трогай ее! – кричит отец, собираясь оттолкнуть Зейда. – Нам нужно вызвать «скорую помощь».
– Папа! – восклицаю я, убирая его руки. – Остановись, он же пытается помочь.
– Я буду побыстрее, чем «скорая», обещаю, – заверяет Зейд, решительно глядя в глаза моему отцу.
Отец – приверженец правил. Он всегда поступает согласно инструкции. Но даже в своей мании он понимает, что Зейд не вызывает «скорую» не только потому, что он быстрее, но и потому, что мы все только что совершили преступление и он не хочет, чтобы об этом кто-то узнал.
А значит, и в настоящую больницу мы не попадем.
Стиснув зубы, папа отпускает Зейда и позволяет ему подхватить маму, ее голова опускается ему на грудь.
– Все в машину. Поехали сейчас же, Сибби.
Мы поднимаемся по ступенькам, проносимся через весь дом и садимся в машину Зейда – все как в тумане. Я позволяю папе сесть на пассажирское сиденье спереди, а маму мы укладываем на колени мне и Сибби. Я продолжаю зажимать рану на ее груди, тихонько шепча, чтобы она не умирала.
Должно быть, Зейд все еще держит Джея на линии, потому что произносит:
– Позвони Тедди и сообщи ему, что мы уже в пути. Огнестрельное ранение в грудь.
– Дай угадаю, ты уже сочинил какую-то небылицу, да? – бросает мой отец, в то время как Зейд вылетает с подъездной дорожки на дорогу.
Он легко управляется с машиной, несмотря на то что мы несемся на ужасающей скорости.
– Нет, не совсем, – отвечает Зейд, ничуть не обеспокоенный гневом отца. – Мы едем не в больницу. Мы едем к хирургу с реальным опытом…
– Мы едем не в больницу?! – кричит отец, и его голос становится просто оглушительным.
Я вздрагиваю, мое сердце начинает колотиться еще сильнее. Я уже говорила Зейду, что отец никогда не являлся неотъемлемой частью моей жизни. Он всегда оставался на заднем плане, был где-то рядом, но не присутствовал в ней, совсем как призрак Джиджи в поместье Парсонс.
Но в моем детстве случалось пару раз, когда он повышал голос, и каждый раз это заставляло птиц срываться с веток деревьев, а мою спину горбиться в попытке стать меньше.
Он хоть и обычный человек, но тоже бывает страшным.
– Нет, сэр, – непринужденно отвечает Зейд.
Его ничто не пугает, и если бы я не знала точно, то подумала бы, что яйца у него между ног стальные.
– Мне все равно, кто ты, мать твою, такой, но лучше бы ты развернул эту машину и отвез нас в чертову больницу! – вопит он, и его лицо становится все более красным даже в темноте машины.
– Еще раз, мать твою, повысишь на меня голос, – угрожает Зейд, и его собственный голос становится глуше, –