Отец, Зейд и я оставались с ней всю неделю, а Сибби отправилась домой вместе со своими сообщниками. На то, чтобы снова появиться, у них ушло четыре часа, но как только они вернулись, Сибби снова стала прежней. Уверена, они устроили множество оргий, пока нас не было.

Как только Тедди решил, что состояние мамы стабилизировалось и она может восстанавливаться дома, Зейд отвез нас обратно. Его команда уже позаботилась о телах и даже привела дом в прежнее состояние. Думаю, отец был ошарашен, когда переступил порог и обнаружил, что все выглядит так, будто ничего и не происходило.

Он позволил нам с Зейдом устроить маму в их постели, а потом незамедлительно выгнал. Это было пять дней тому назад, и с тех пор он не разрешает мне ни увидеться, ни поговорить с ней.

Единственная моя надежда – что он впустит Дайю, полагая, что она никак не связана с моей преступной жизнью и все в этом роде. Но теперь я вообще не уверена, что он на что-либо согласится.

– Почему? Она сама так сказала или это твое решение?

– Я сам знаю, что лучше для моей чертовой жены! – огрызается он, и его гнев возрастает.

Но я не сжимаюсь, как это случилось бы в прошлом. Я сказала маме, что старой версии меня больше нет, и это чистая правда.

– Значит, ты хочешь сказать, что я плохо на нее влияю, – заключаю я дрожащим от гнева голосом.

Мой кулак сжимается, и мной почти овладевает желание направить его в стену.

– Ты и твой парень, – поправляет папа. – Я согласился не обращаться в полицию по поводу всей этой ситуации. Но это не значит, что я позволю вам обоим присутствовать в ее жизни, если ничего не изменится. Если ты хочешь убраться восвояси и стать преступницей, отлично, но не впутывай в это нас.

Через секунду звонок прерывается, и я взрываюсь. Издав разочарованный вопль, я швыряю телефон через всю комнату – как раз в тот момент, когда в дверь входит Зейд.

Он замирает, следя за траекторией телефона, который врезается в каменную стену и разбивается вдребезги.

– Хочешь, я поеду и выкраду ее? – предлагает он.

Я поворачиваю к нему голову, и моя ярость становится еще сильнее.

– Он не позволяет мне видеться с ней, потому что мы преступники. И твой выход – это… совершить еще одно преступление?

– Ну, когда ты так говоришь…

Зарычав, я уворачиваюсь от его рук и устремляюсь к балкону, нуждаясь в том, чтобы оказаться подальше от него.

Я выхожу, теплый ветер развевает мои волосы, разметав пряди по лицу. И это лишь олицетворяет то, что я ощущаю, словно я – Медуза с венцом из разъяренных змей.

Это несправедливо, но мне все труднее и труднее смотреть на Зейда и не винить его в происходящем. Я начинаю вспоминать ту озлобленную, полную ненависти версию себя, которая была убеждена, что моя жизнь не превратилась бы в такое поганое дерьмо, если бы в ней не появился он.

И подобно Медузе, за то, что меня так несправедливо наказали, в отместку я хочу наказать всех остальных.

Я чувствую Зейда за своей спиной раньше, чем слышу его. Он всегда так тихо подкрадывается ко мне.

– Твой отец ведет себя как сволочь, Адди, но она поправится, и тогда он не сможет продолжать прятать ее от тебя, – тихо успокаивает меня Зейд.

А что, если к тому времени он уже вдолбит ей в голову свои взгляды? Убедит, что я недостойна ее, и мама решит, что меня нельзя любить?

И они будут чувствовать это до тех пор, пока я буду с Зейдом. Они всегда будут считать его плохим выбором, и покуда я с ним, они не впустят меня в свою жизнь.

Как только у меня появляется настоящий шанс наладить отношения с мамой, у меня его отнимают. Словно все мое детство уместилось в один день и теперь меня заставляют переживать его заново.

– Может, тебе лучше оставить меня в покое, – бурчу я.

Проходит несколько мгновений, и он произносит:

– Не хочешь повторить это, мышонок?

Стиснув зубы, я рявкаю:

– Ты должен уйти.

Я сказала маме, что Зейд всегда будет любить меня несмотря ни на что, но именно из-за этой любви она чуть и не погибла. Он сам признал, что Клэр хочет заполучить меня так чертовски сильно из-за него. Из-за того, как много я для него значу.

Принять его любовь было трудно, но я научилась мириться с нею, пока опасности подвергалась только я. Но теперь я уже не знаю, так ли это. Может быть, мои родители и засранцы, но стоит ли их жизнь того, чтобы жертвовать ею ради всего этого дерьма?

Я не свожу глаз с воды, искрящейся в полуденном свете, но его молчание настолько властное, что воздействует на все пять моих чувств. Шесть, если быть откровенной до конца. Потому что я чувствую, насколько он разгневан.

– Считаешь, что это решит все твои проблемы, да? – усмехается он.

Я разворачиваюсь.

– Может, и решит. Ты можешь прикончить Клэр и всех ее приспешников, а я наконец смогу жить спокойно.

Он вскидывает бровь, и до этого момента его глаза еще никогда не подходили ему так, как сейчас. Один – такой холодный, а второй – настолько полный тьмы. И обе эти опасные части отражают меня.

– Это уже начинает надоедать мне, Аделин.

Я отшатываюсь назад.

– Почему? Ты злишься, что не можешь заставить меня быть одержимой тобой до такой степени, чтобы я нуждалась в тебе каждую гребаную секунду своего существования? Или потому, что ты не можешь…

– Чего, детка? Я не могу чего? Заставить тебя полюбить меня? Заботиться обо мне? Или дело в том, что я заставляю тебя чувствовать все эти вещи вопреки твоему желанию?

Он впивается взглядом в мое лицо, и гнев стягивает его шрамы и усиливает ледяную тьму в этих глазах цвета инь-ян.

Вы когда-нибудь сталкивались лицом к лицу с разъяренным медведем? Смотрели в глаза зверя, когда он в ярости? Большинство людей не доживают до возможности рассказать об этой встрече.

– Думаешь, я поверю в твою маленькую ложь? Будто у меня есть хоть какие-то основания для неуверенности в себе.

Последнее высказывание он заканчивает смешком, и это раздражает меня. Чувствую, как мое лицо вспыхивает, а глаза темнеют.

Он смеется надо мной, и мне хочется сделать ему больно. Не кулаками – нет, словами. Я хочу, чтобы он возненавидел меня. Чтобы