Лайл смотрит с весёлым предвкушением, ожиданием мальчишки. Я сажусь на стул и вцепляюсь в волосы.

– Ждать.

Ждать — потому что я не знаю, что делать. Мы же до сих пор не в курсе полностью, с чем столкнулись. Пытаюсь вспомнить — и словно натыкаюсь на стену: золото, рудники и название, от которого тянет гнилым болотом. Выход один: прождать… уже меньше трёх часов… выскочить в коридор, пока она не пришла, пересидеть до утра. Рискованно, но…

– А как ты в коридоре хочешь рыбачить?

– А мы… посмотрим на неё из коридора. А то изнутри на неё смотреть неудобно.

– А потом оп — и ляжем спать?

– А потом… может… кто-нибудь придёт.

Я не верю в это. Пока им передадут сигнал, пока сборы… прорываться на территорию придётся силой, рискованный вариант, и Гриз ведь говорила — посты тут серьезные, не говоря уж о стенах и защитных артефактах по периметру. Вот разве что попросить дружественного феникса, — сказала она… но фениксы очень приставучие — нет, это уже старый Найви…

— … старый Найви рассказывал. Но он вообще всякое рассказывает. Нянечки говорят — он тут в первый раз, ты знаешь? Так доктор его не хотел брать, ну, потому что он совсем ку-ку. Но старый клиент больницы уломал — то ли друг этому Найви, то ли брат, прикинь? Кругленькую сумму заплатил, наверное. Была б Печать — точно не взяли бы, ну а раз он из «пустых» — то неопасный, доктор подумал-подумал и пустил. Говорят, его даже на Страшный Чертак водили…

Какого вира болотного так быстро летят минуты? Это что, одиннадцать бьёт там, внизу? Лайл болтает обо всём на свете, со вздохом поглядывая на эклер. Приходится отобрать его совсем («Эй, ты обещал!»). Где ты, Лайл? Во что тебя обращают чары этого существа?

– Слушай, а если потыкать под кровать — может, она быстрее вылезет? Скучно, сил нет. Давай сыграем во что-нибудь, а? Хочешь в «Забери дурное»? У меня вот шарички есть.

Не хочу. Звона стеклянных шариков. Звука уходящих секунд. И перечисления кусков, которые могут из тебя забрать.

– Так, а откуда это у меня шарички? Тоже память тела, наверное. Не хочешь, да? А чего хочешь?

— Вернуть тебя, Лайл. Вернуть тебя настоящего. Можешь ты мне сказать, как это сделать?

Секунды падают между нами. Раскатываются звенящими шариками. Лайл смотрит в бледном свете флектусов с веселым недоумением.

– А я какой, деревянный, что ли? Как в сказке ещё этой… дочке читал. А-а-а, ты хочешь как раньше. Дружище, так ведь весь смысл в том, что я теперь уже не как раньше, ты не понял разве?

– И ты думаешь, что это необратимо?

– Не, я просто считаю, что я не смогу это обратить. Стоп. А это не одно и то же? А, всё равно. В общем, я же всё равно не смогу ничего сделать, так чего дрыгаться? Это же в таком случае по-умному, так? Не пытаться выплыть.

– Нет, — губы холодит подступающая опасность, а может, догадка. — Ты бы попытался выплыть. Ты же всегда выплываешь.

Потому что…

Это тень на твоём лице, тот, кого звали Лайлом Гроски. А я идиот. Единый свидетель, какой идиот…

Ответ на поверхности, он прямо здесь, я ведь сегодня уже дотянулся, я вернул себе — себя. И лекарством стало то, от чего они лечат нас.

Боль.

Значит, это должно сработать и с ним, обязано сработать с ним, просто…

«Просто тебе придётся причинить ему боль, — ласково сказало что-то внутри. Что-то, облачённое в белый костюм и отвратно ухмыляющееся. — Чертовски сильную боль. Очень много боли. Янист-Янист… до чего ты докатился».

Но это будет правильно, — крикнул я в лицо тому, второму. Это будет — как нужно! Это будет…

Подлость.

Чей это был голос теперь? Учителя Найго? Нэйша? Отца?

Мой собственный⁈

Он ведь не хочет этого. Не хочет боли. Презирает и ненавидит себя, а ты хочешь сделать за него выбор — как сделал выбор за Гриз, не предупредив её. Как сделал выбор за Мел, настойчиво полагая, что она должна покинуть питомник и выйти за тебя замуж. Опять, Рыцарь Морковка? Опять хочешь спасти того, кто об этом не просит? Потому что считаешь, что это просто правильно⁈

– Дружище, ты чего… плачешь?

– В глаз что-то попало, — Быстро-быстро смаргиваю. — Как… в сказке, тоже… когда-то читал.

В сказке про расколотое зеркальце Снежной Девы. Осколки которого попали людям в глаза и сердца. И делали их счастливыми. И равнодушными.

А смывались только слезами. И потому некоторые люди не хотели от них избавляться…

– Лайл. Если бы ты хотел причинить человеку боль… что бы ты сделал?

Теперь я понимаю, Гриз. По лёгким тропам так легко ходить. Но все тропы варгов и тех, кто рядом с ними, тяжкие, да? Приходится принимать страшные решения.

– Ну-у-у, один мой знакомый сказал бы, что нужно метить в эти, как их? Уязвимые точки.

Он сказал бы, да. Знакомый с въедливой, ослепляющей улыбочкой, на которого я никогда бы в жизни не хотел походить. А ещё он сказал кое-что мне. Что у меня есть тёмные стороны. Нет, не это.

«Цельтесь точнее. Ведь вы же знаете, правда? Вы знаете, куда бить».

– Прости, Лайл.

Прости меня, Лайл, я знаю. Ты сам рассказал мне. Наверное, я мог бы вспоминать и гадать, и притворяться, и выискивать в твоей памяти — образы кузена, и дочери, и бывшей жены… Но вышло так, что ты рассказал мне сам.

На Корабельный день.

– А? Что ты сказал, дружище?

– Это всё из-за тебя, — я встаю, делаю шаг, и твержу себе, что это игра-игра-игра, и мне нужно почувствовать злость, ненависть, что угодно — к Нэйшу, к Тройоло, к твари, которая под нами, до прихода которой осталось уже совсем немного. Почувствовать и перенаправить. — Мы сейчас можем провалить задание. Или погибнуть. Или сойти с ума. Из-за тебя. Потому что ты ничего мне не сказал. Потому что позволил ей забирать себя. Потому что ты струсил. Опять. Как всегда.

Нужно чеканить каждое слово — пусть звенят в комнате, полной синеватых призраков сумерек. Пусть тенями ложатся на испуганное лицо Лайла, который теперь подался назад.

– Потому что ты ведь всегда так поступал, да? Проще сдаться. Проще выбрать не себя. Прыгнуть на другой корабль, потопив предыдущий! Какая разница, что