– Тогда ты понимаешь, что случится… — приходится проглотить будто бы ком чего-то липкого, — когда наступит ночь.

— Конечно, дружище, — шепчет Лайл и усмехается только шире, и улыбка эта леденит. — Эта штука заберёт меня. Всего меня. Совсем. В смысле, что там ещё осталось, я так-то не знаю, сколько. На оставшиеся ночи хватит как будто. Хотя там же ещё будут визиты к доброму доктору в Комнату Сказок — очаровательная вещь, рекомендую, полная ясность мысли. Ну, что ты опять переживаешь, тут не о чем жалеть. Просто так уж вышло, что у меня нет никакого особого источника боли. Или вернее, есть, но…

«Я оказался не самым сильным, умным или быстрым. Просто… более везучим, чем они. Может ещё — более подлым. Как что, как видишь, я не лажу с кораблями. Неизменно пускаю их ко дну. Каждый раз. И знаешь, почему?»

Благостный голос нашёптывал, что это ничего, это же совсем ничего, это не жалко, ну вот разве что пару-тройку вредных привычек он бы себе с удовольствием оставил, а всё остальное — в Бездонь. Но мне слышался другой голос — глухой и измученный, прозвучавший в страшную Корабельную ночь, когда внизу под ногами бился угодивший в омут кораблик…

«…Потому что каждый раз я выбираю себя. Каждый чёртов раз… когда на весы ложится моя жизнь и чья-то еще или чьи-то ещё — я выбираю себя…»

Если на самом деле ты ненавидишь себя настолько, если испытываешь к себе лишь испепеляющее презрение, если под сотней масок оптимизма и легковесности ты всё равно полагаешь себя полным ничтожеством… тварь избавит тебя от того, что она посчитает причиной и центром боли.

– Хе-хе-хе. Ты читал про процедуру «тёрки»? Там-то даже пострашнее как-то, а. В том смысле, что память страдает, навыки вот тоже. А тут глядишь из меня ещё и человека сделают. Мечта, от которой не получится увернуться.

Петля ужаса вокруг горла мешает говорить. Тёмная воронка в мыслях — думать.

– Ты не понимаешь… не можешь так… не можешь быть таким…

– Слабаком? Всегда им был. Каждый денёчек жизни.

Человек с чужим лицом успокаивающе гладит меня по голове. Приобнимает совсем по-отцовски. И начинает пояснять, что всё равно ведь никуда от этого не деться, и вряд ли удастся что-то поделать, тут хватит одной ночи, чтобы всё ушло на постоянку. И вообще, натура некого Лайла Гроски — уж всяко не то, о чём стоит жалеть.

– Верно я говорю, а? Дружище, ну чего ты расстроился-то, будто я помирать намылился. Никуда не собираюсь, а? Буду тут, потом в питомнике, разве что получше себя чувствовать начну, а может, и вести — откуда траур?

И если закрыть глаза — кажется, что говорит тот самый человек, который рассказывал мне в Корабельный день о побеге с Рифов, «костоломке» и горящих парусах.

– Ты говоришь почти по-прежнему.

– Ну. Почти прежний, ага. Просто, может, я стану менее хорош в карточной игре. Но это к лучшему, ты как полагаешь? Да улыбнись ты уже. Я здесь, эй. Могу даже помочь, если что нужно — ты только скажи. Мне, конечно, здорово наплевать на всю эту возню с полезной тварькой, но если для твоего спокойствия…

По крайней мере это тварь не забрала целиком.

– Да, я… мне нужна помощь. Я хочу… хочу исследовать это существо. Для отчёта Гриз. И Шеннету. Он же ждёт отчёт, да? Только я не думаю, что смогу сам. Ты же теперь не боишься этой штуки?

Он с довольно-таки весёлым видом перевешивается и заглядывает под кровать.

– Хочешь порыбачить?

– А… ага. Но мне нужно, чтобы ты не спал. Одну эту ночь. Ты сможешь как-то сделать вид, что съел сладость от Полли, а на самом деле спрятать её?

– Обманывать нехорошо.

Единый, эта тварь его с ума сведёт. Может, как старого Найви — впрочем, он-то скорее всего уже был безумным…

– Нет-нет, мы потом оба их съедим. Просто посмотрим на существо. Проведём кое-какие исследования. А потом сразу оп — и спать.

– А-а-а-а, я понял. Конечно, дружище!

Лайл сияет улыбкой так ярко, что я закрываю глаза. И отпускаю напарника играть с Тошби и Кайримом в стеклянные шарики, и сам иду вслед.

Тёмная воронка ужаса внутри. Мешает дышать и думать. Одна мысль о том, чтобы скармливать самого себя отвратительной твари… И всё что я знаю — он не должен уснуть, не должен опять оказаться под её влиянием…

Нужно выбираться отсюда.

Стеклянные шарики сталкиваются, звенят. Звон растягивается в зловещие, тягучие звуки звуки. Словно отсчёт секунд. Падающие капли в водяных часах — ускользающие к заветному времени в час ночи. И сумерки крадутся — наползают чёрными щупальцами, обхватывают мир. И мягкая, тёплая грязь в ванной, от одного касания которой едва не выворачивает наизнанку. Приветливое лицо Полли и поднос со сладостями. Будто шепчет: «Я заберу тебя, непременно заберу тебя…»

Единый — сладости, о нет! Лайл, конечно же, радостно поглощает небольшой шоколадный эклер. Дружески подмигнув при этом мне — а я даже не могу крикнуть, ударить его по руке, потому что нянечки смотрят…

Всё это безнадёжно. Может быть, заявить о выписке? Но на бумагах подписи Лайла, вернее, почтенного раккантца Эменейриха Корнелиша. Просто выйти в коридор и пересидеть там? Найви говорил, он ходит по ночам — но в какое время? В любом случае, я не смогу бросить Лайла, когда он уснёт. Может статься, в последний раз — хоть немного собой.

Портьеры. Первым делом. У себя и у Лайла в комнате. Левая закрыта, правая открыта. Чтобы не сделать ту же ошибку и предупредить… её. Их. Ночь вползает в окна извивающимися тенями — почти такими же жуткими, как таятся внизу. Когда агенты Хромца заметят положение штор? Когда дадут сигнал?

– Когда можно будет есть?

Лайл вертит в пальцах свой эклер, поднимает брови. Звучит мелодичный сигнал отбоя, а я всё так и смотрю на напарника, приоткрыв рот.

– Ты же… ты же… что?

– Ну, ты ж просил не есть, я в карман положил. Ловко, да? — малозаметное движение кистью — и эклера нет в руке, зато кажется, что он полностью оказался во рту. — Сам не знаю, как выходит. Это вроде… как называется?

– Память тела…

– И вот зачем она мне такая. Раз даже съесть нельзя. А какой у нас план? Что мы делать