Мясник качает головой — ай-яй-яй. И собирается идти и пополнять какую-то из коллекций. Голос Гриз догоняет его уже почти в дверях.

— Рихард… Возьми Кани. Порасспрашивайте в окрестностях про эту лечебницу. Что было на месте здания раньше. И посмотрите, как там себя народ чувствует сейчас. К вечеру постарайтесь найти поблизости таверну, где есть Чаша или открытый водоём. И подождите. Ясно?

— Ещё что-то?

— Присматривай за девочкой.

Палач цветёт так, будто ему преподнесли лучший подарок на именинный день, а не всучили Балбеску на малопонятный вызов. С ещё менее понятным «подождите». Ждать чего? Грызи собирается штурмом брать психушку?

— Всё-таки чуйка, да?

Грызи задумчиво пялится вслед вышедшему Мяснику. На его месте теперь дверь. Дверь ничего толком сообщать не собирается.

— Может быть. Может быть, и предчувствие. Да… Так что ты там говоришь? Цветодол?

* * *

Цветодол — чаша. Улеглась в Ничейных землях, почти над самым Акантором.

По краям — каменистые взгорья. Стыдливые, полуобнажённые, чуть-чуть закутанные в одёжку из трав. Внутри — россыпи цветов на мили. Звонкие ручьи. Скромные рощицы берёз и диких яблонь. Пологие холмы с причудливыми пещерами внутри. Приглядеться — в пещерах можно рассмотреть резьбу. Остатки колонн и барельефов. Надписи на незнакомом языке.

Морковка рассказывал: до Пламенного Мора тут вроде как город стоял. Потом жильцы прогневали Дайенха Пламяносца какими-то своими грехами. И он натравил на них драконов, а может, гигантских неправильных фениксов. Спалил дотла так, что на поверхности не осталось руин. А входы в подземную часть города сохранились отчасти: может, какие-то артефакты особые. А может, даарду жили в этих пещерах, они и раскопали.

Надо будет спросить Яниста, когда вернётся.

И лучше б он лез в эту цветочную чашу вместе с Грызи. Мы рванули после полудня, когда переделали дела. И с тех пор, как вышли из «поплавка», нашли разве что кучу романтики. Сначала были ландышевые ковры у рощи. Теперь попёрли тюльпановые волны: алые, лиловые, жёлтые, пятнистые. У меня рябит в глазах, а Грызи идёт рядом и прямо слышно — думает о Мяснике.

— Что ещё? Это из-за того, что он говорит на тайножреческом?

— Скорее уж то, как он на нём говорит.

По мне, что Мясник говорит — уже изъян. Таким тварям речь не положена.

— Будем обсуждать его лингвистические таланты?

Грызи не отвечает. Тюльпановые поля колышутся, играют оттенками. А вот заросли сирени. У нас уже отцветает, а на границе с землями Акантора только начинает цвести.

Царство цветов и зверей. Совсем непуганых. Идём по единорожьей тропе. Единорогов тут чуть меньше, чем в Море Травницы: вон, гуляют возле рощи небольшим табуном. А раньше мы парочку яприлей видели.

Кролы брызгают из-под ног. У холма алапарды делят на двоих косулю.

— Охотники сюда не заходят, что ли?

— На Ничейных землях мало охотятся, — говорит Грызи. — Здесь часто появляются зоны, где не берёт магия. Можно остаться «пустым элементом». Как твоя Печать?

То хорошо, то сбоит. Хотя сбоить может из-за клятых цветочных запахов, от которых хочется чихать. А Дар варга на месте: Гриз подзывает серого единорога с серебристым рогом. Гладит по бокам, уходит в слияние, возвращается: «Ничего определённого, но звери явно знают, что где-то неподалёку Пастырь. След верный».

На прощание даю единорогу морковку из сумки. Единорог радостно фыркает и увязывается вслед.

— А если это другой варг?

— Наших на Ничейных землях не то чтобы много. Дурные места.

Ничейные Земли, Странноземье — здоровый кусок Кайетты, протянулись между Крайтосом с севера, Ирмелеем, Раккантом, Акантором и Даматой — с юга. Только вот прибирать к рукам эти земли никто не торопится. В них творится странное. Отказывает магия и артефакты. Из расщелин выползают непонятные твари. Светятся в ночи древние святилища. Демоны охраняют клады. Блестят проклятые льды на Чернолёдном — всегда холодные, всегда обожжённые, никогда не тают…

Да и Кормчая, говорят, не велит туда соваться.

Потому на Ничейных селятся изгнанники. Вроде пустошников из Гегемонии Равных. Или те, кому есть, что скрывать. Наподобие Мастеров из Мастерграда. Бывают ещё те, кому хочется, чтобы их не трогали. Как община в Алчнодоле. И вир знает, кто тут ещё ютится, вроде Братства Мора или других чокнутых орденов.

Морковка грезил Странноземьем только чуть меньше, чем морем. Мол, смотри, тут же всего несколько обжитых клочков, а вокруг них — леса, и горы, и пещеры, и чёрные, вечно спаленные пустоши, и можно встретить что угодно и кого угодно. Давай играть в храбрых исследователей, которых туда снарядила Академия!

И мы находили клады. Боролись с опальными Мастерами. Разгадывали заклятия. Разгоняли разбойничьи шайки (Укротительница Бестий делала это верхом на верном яприле).

Что мне сегодня с утра думается о Морковке, вир побери?

Единорог всё не хочет отставать. Молодой и любопытный. Идёт рядом, потряхивает гривой и напрашивается на новое лакомство. Даже пытается всучить мне пучок тюльпанов в пасти.

— Да ладно тебе, Дождик, я понимаю, что это любовь…

Грызи идёт впереди. Потому, когда она останавливается, Дождик чуть не делает в ней дырку рогом. Какое-то время подруга стоит, прислушиваясь. Потом подносит сложенные руки к губам — и из груди у неё вылетает переливчатый призыв.

Странно, что я не увидела. Или он был слишком высоко?

Феникс падает с небес, расправив широкие крылья. Крупный мальчик с необычным окрасом: пепельно-серое будто проросло багряным, будто он искупался в пламени. Коричневых и тёмных меток почти нет. Зато пёрышки на голове топорщатся, будто венец. И хвост подлиннее, чем у собратьев, тоже с багрецом. Феникс завис над головой и искрит теплым, жёлтым и оранжевым, процветает слабыми языками пламени сквозь перья — радуется.

Потом идут тревожные, алые вспышки.

— Рад видеть нас, — Грызи протягивает руку, и феникс подлетает, позволяет перебрать перья. — И тревожится за своего хозяина. Такая тревога, что даже с расстояния слышно, да? Как ты, дружок? Расскажешь, что делаешь тут?

Феникс с радостью подставляется под взгляд варга, и окрашивается в нежно-розовые язычки пламени. Грызи в единении с ним минут десять, не меньше — а после феникс принимается летать вокруг. Весь в противоречивых оранжево-розово-алых вспышках.

Готов хватануть Грызи за рукав и тащить на север.

— Пять миль, не меньше, — говорит Грызи под нос. И двигает за фениксом быстрым шагом. Мы с Дождиком идём вслед: единорог старается ухватить зубами рукав. Шутит.

— Птичка Освуда?

— Потомки Арнау упоминали об этом. Единственные, кто