начала связан с борьбой за власть между «Собственным и Чужим»[238], с дуэлями из-за того, кто будет наверху, а кто – внизу, с расчетами, в которых хитрость выступает против стремления к безопасности, с компромиссами между страхом и желанием отдаться. Тем временем словосочетание «любовная связь» стало почти синонимом слова «конфликт».

«Черная» эмпирия сексуальности наблюдает за своими объектами сквозь замочную скважину – жадно, пугливо, обеспокоенно. Поскольку эротические факты до так называемой сексуальной революции были скрыты завесой, так же как опасности и тайны, всякий доступ к ним, вольный или невольный, был чреват конфликтом. Тот, кто желал обрести познания в сексуальной области, предпринимал почти что военную вылазку. Не случайно наша эротическая традиция использует множество метафор из языка военных: атака, оборона, осада, штурм, завоевание, покорение, выдача ключа от ворот крепости и т. п. Сексуальное тело, следовательно, никогда не представляло собой чего-то само собой разумеющегося; поскольку ему стало столь трудно понимать себя самое как шанс и как счастье, оно стало скорее проклятием и бедой. Сексуальное влечение, помещающееся в своей собственной плоти, стало в ней мучительной «занозой». Таким образом, старая сексуальная экономия сохранилась в традиционной форме до самого нашего полового созревания. Да, именно оно, собственно, и есть то время, когда начинает познаваться несчастье иметь это влечение. Тут мало чем может помочь «просвещение» и уж тем более просвещение по принципу «пережить самое неприятное побыстрее». Быть просвещенным – значит принять к сведению самое существенное о новом, внутреннем, враге. Научиться справляться с его натиском – такова была самая неотложная стратегическая заповедь. Сексуальность виделась в этой перспективе как огромная зона опасностей, в которой можно было столкнуться со всевозможными несчастьями: с катастрофой нежелательной беременности; с позором раннего совращения; с несчастьем коварных инфекций, которые испортят всю твою жизнь; с унижением, причиняемым чересчур рано проявившимся, безнадежным, неудовлетворимым влечением, которое придется переживать в одиночестве; с риском обнаружить в себе монстра, который таит гомосексуальные или извращенные наклонности; не говоря уже об опасности опуститься до проституции. Все эти опасности угрожающе подступают с наступлением половой зрелости. Поэтому понятно, что мысль о «совращении» изначально связывалась вовсе не с зачатием, а с сексуальным контактом, с эротическим опытом вообще; если не принимать во внимание некоторых либеральных уловок, католическая позиция в этом вопросе по сей день сводится к формуле: предотвращение посредством недопущения. Человек неопытный и непросвещенный, как предполагалось, не мог быть достаточно зрелым для того, чтобы встретиться с опасностью секса. Только брак дает необходимую защиту, переводя в безопасную колею сексуальность со всеми связанными с ней опасностями. В нем запрещенное становится дозволенным, позор – супружеским долгом, грех – необходимостью, опасность зачатия – родительским счастьем.

Вряд ли стоит обсуждать, ушел этот режим окончательно в прошлое или нет. Как и прежде, наша цивилизация смотрит на сексуальность прежде всего через призму порнографии – как через подзорную трубу или через прицел, будто все еще есть что тайно выслеживать, лишать покровов и изобличать. Нагота стала символом наивысшего блага и процветания. Мир окружающих нас картинок до отказа заполнен нагими телами, которые создают цветущие и возбуждающе-манящие миры для вуайеризма и «головной» чувственности капиталистического общества, основанного на господстве желаний. Далекое, но уже видимое Нагое – в мире, в котором имеют «контакты», не прикасаясь друг к другу, – остается сосредоточием всего подлинно желаемого. Поскольку общество, главным в котором является товар, может функционировать только на основе распредмечивания, приводящего к бестелесности (Entkörperung), его члены так и жаждут изображений тел, которые в совокупности выступают образом их собственного тела. Часто возникает впечатление, что образы-картинки уже живут сами по себе, в своем собственном обществе, и находятся в поисках того образа, который представлял бы собой их противоположность и дополнение. Только в группах, находящихся на периферии общества, и среди определенной части интеллигенции еще жив тот тип людей, которые обладают знанием, что отличаются от картинок, знанием, за которое нередко приходится расплачиваться дурным настроением, депрессией и неврозом «кто я таков?».

Прекратятся ли разом страстная тяга к картинкам и «черная» сексуальная эмпирия, как только окажутся снятыми все покровы и закончатся попытки предотвращения сексуального опыта? На самом деле запрет и сокрытие под покровами – это пружина, приводящая в движение те механизмы желаний, которые заставляют постоянно стремиться от данного к чему-то иному. Нудизм и неупорядоченная сексуальность имеют поэтому подрывные компоненты, заслуживающие исследования. Они срывают кулисы, среди которых движутся желания, выходя на сцену. Там, где все заранее разоружатся, разоблачатся донага и сделаются доступными, возбуждающие желания фантазии запрета, темноты и далеких целей не найдут для себя пищи. Тот, кто изведал такой «холостой ход» желаний, пережил если и не свободу, то все же прирост возможностей, из которых можно свободно сделать выбор. И, отследив свою собственную «желающую» функцию, он сможет познать себя в роли производителя своих желаний; не объекты ответственны за те страстные желания, которые направлены на них, а желание рисует объекты посредством своих страстных устремлений, так, будто эти объекты не оно само, а некое далекое Иное, разжигающее желания.

4. Медицина и тело под подозрением

И врач тоже – по меньшей мере тот врач, который сформирован современной естественно-научной медициной, – занят деятельностью воинственно-полемического типа; то, что при позитивном взгляде на вещи практиковалось как «искусство исцеления», в прагматической перспективе предстает как борьба с болезнями. Исцелять (heilen), то есть делать «целым и невредимым» (heil), и бороться – это два аспекта одного и того же[239]. Но если для извращенца, склонного к вуайеризму, желанным зрелищем является обнаженное тело, то врач сегодня лишь начинает с созерцания обнаженного тела, чтобы распознать внутри его источники опасности. Аналогии между современной медицинской диагностикой и операциями секретных служб так и бросаются в глаза (вплоть до слов, описывающих их); врач занимается, в известной степени, соматическим шпионажем. Тело – это носитель тайн, за которым ведется наблюдение до тех пор, пока не станут известны его внутренние секреты, и тогда уже можно будет «принимать соответствующие меры». Точно так же как тайная дипломатия и шпионаж, медицина много «зондирует», внимательнейшим образом прислушивается и наблюдает. Внутрь тела «засылаются», словно агенты, вспомогательные медицинские приборы: зонды, камеры, катетеры, лампы и провода. При аускультации врач приникает ухом к телу, словно подслушивающий шпион – к стене. Рефлексы регистрируются на бумаге, изучаются секреты (secrets) желез, измеряется давление, снимаются показатели работы органов. Количественные данные, будь то функциональные «производственные» показатели, сведения о количестве наличных сил и сил «противника», результаты анализа мочи или «единицы», характеризующие количество сахара в крови при диабете, считаются особенно ценными