в производстве вооружений, не случайно: мы готовим таким образом переход к следующему разделу под названием «Трансцендентальная полемика». Эта последняя описывает, как за рядом проявлений любознательности действует продиктованная борьбой необходимость, направляющая «интересы познания». В этой феноменологии мы движемся на ощупь в поисках «полного модерна», который учит подвергать сомнению плодотворность картезианского сомнения и не доверять безмерности просветительского недоверия.

1. Военное знание и шпионаж

…Вместо этого он отправил в Мадрид в мае 1869 года свое доверенное лицо, Тео фон Бернарди, историка и политэкономиста, который, нося маску ученого, уже не раз использовался для тайных миссий Бисмарком и Мольтке… Но это потребовало большой искушенности в наблюдении, в знании людей, в выстраивании комбинаций, в притворстве, да и вообще хитрости и тонкости…

В. Штибер. Шпион канцлера

Каждый военачальник задается вопросами: что делает противник? каковы его планы? в каком состоянии он находится? Как все это выяснить? Прямая коммуникация исключена. Спросить обо всем этом самого врага, в конце концов, просто невозможно, а если бы и было возможно, то не имело бы смысла, потому что он никогда не дал бы правдивого ответа.

По этой причине требуется незаурядная разведывательная служба, шеф которой должен быть чрезвычайно интеллигентным человеком, но вовсе не обязательно военным. Он должен уметь мыслить ясно, чтобы отделить существенное от массы несущественного, которое наличествует повсюду там, где речь заходит о проблеме противника[226].

При наличии вражды вероятность, даже неизбежность обмана существует a priori. Враг пытается показаться более сильным или более слабым, чем на самом деле, чтобы напугать или спровоцировать атаку. Он устраивает ложные позиции и вдруг нападает с неожиданной стороны. Поэтому для обеспечения собственного выживания каждой из противоборствующих сторон резонно заняться Просвещением – в смысле шпионажа, дабы проследить и прояснить обманный маневр противника, уклониться от удара или превзойти противника, разоблачив его и используя встречные военные хитрости и оперативные меры. Шпионаж поэтому возник самым непосредственным образом как наука выживания. На его примере можно яснее всего понять, чего желает воинствующе-полемический реализм такого «Просвещения». Просвещение как шпионаж – это исследование врага: накопление знаний об объекте, с которым у меня нет ни доброжелательных отношений, ни нейтралитета, при котором он не вызывал бы моего интереса, а существует прямая и воспринимающаяся как угроза враждебная конфронтация. Просвещение как шпионаж питается особого рода волей к знанию и создает необходимость в ряде специфических «непрямых» методов исследования: притворства, скрытого выведывания, втирания в доверие, использования дружеских связей. Шпионаж развивает искусство заставлять других разговориться, занимается слежкой и дознанием, стремится проникнуть в сферу интимной жизни и выведать чужие секреты, выискивает зацепки для шантажа, исследует уязвимые места и упорно ищет слабое звено в цепи противника. Он делает ставку на готовность представителей противной стороны к измене. Все это – методология шпионов. По отношению к враждебной реальности, то есть к реальному врагу, шпион – «субъект познания» – выступает под маской.

Сразу же бросается в глаза, что подход к «истине» у Просвещения как шпионажа отличается от подхода к ней в науке и тем более в философии. Ведь истины, которые шпион собирает из разных источников, познаются изначально с самым что ни на есть живым «интересом для себя» и строго частным образом. Война сил, война сознаний. Появление познаний о субъекте А у субъекта Б уже представляет собой часть процесса борьбы или процесса вооружения. В соответствии с этим данное аморальное направление исследований открыто ссылается на право войны и на этику, допускающую исключения, говорящую, что позволено все, служащее самосохранению. Для этого знания совершенно не годится поза гордого безразличия и незаинтересованности, а также поза созерцательной объективности, которую зачастую принимает наука. Шпион, как кажется, ближе к военному, чем к философу или к исследователю. Если он что-то желает узнать, то его безразличие и незаинтересованность в любом случае – напускные; остается только выяснить, в каких случаях у ученых и у философов дело обстоит иначе.

Как, однако, относятся к шпиону воин и философ? Долгое время они наказывали его презрением, и с полным основанием на то, потому что исследовательская работа шпиона нарушала этические нормы ремесла и того и другого. С одной стороны, шпион презирался генералами, которые с незапамятных времен плохо переносили то, что при их «геройском, прямом, открытом, мужественном деле» приходилось иметь какие-то отношения с людьми, которые уже в силу своей профессии не ставили все это дело ни в грош. Ведь у шпионов совсем иная мораль, хотя они и участвуют в той же борьбе, что и военные. Герою не хотелось бы, чтобы рядом с ним участвовал в войне кто-то нанятый за деньги или подкупленный, – он почувствовал бы себя замаранным. Стратегия и тактика, в которых тоже широко практикуются обман и хитрость, вполне сочетаются с мужеством героя; шпион же, напротив, оказывается просто хитрым и коварным в самом низком смысле. Он скорее совращает, чем осуществляет фронтальные прорывы. Тем не менее Наполеон достаточно честно признавался, что за некоторыми из его великих побед стоял не только военный гений, но и дипломатическое искусство дезинформации, которым владел его главный шпион Карл Шульмайстер (он внес решающий вклад в операции по дезинформации австрийцев, которые привели их к поражениям при Ульме и Аустерлице). Говорят, что генерал фон Мольтке, лучший воин Бисмарка, не выносил шпионов вообще, а в особенности того Вильгельма Штибера, который с 1863 года был главным шпионом Бисмарка (его шутливый титул был «главнейший начальник безопасности») и который развернул под прикрытием бюро новостей, то есть своего рода пресс-агентств, международную сеть прусской тайной полиции. Если прочесть недавно опубликованные мемуары Штибера, можно оценить значение современной системы сбора информации для «реальной политики». Штибер не только несколько раз уберегал от покушений Бисмарка и кайзера Вильгельма I, но и заложил с помощью организованной им на новых принципах системы сбора разведывательных данных об австрийской армии основы для прусского плана боевых действий в 1866 году, во время «братской войны» против Австрии. В его обязанности входила также разведка театра боевых действий, на котором должен был разворачиваться военный поход немцев против Франции в 1870–1871 годах. Однако чем больше наград приносила ему в высшей степени успешная деятельность, тем больше он оказывался отрезанным от прусской офицерской касты. Герои не переносили того, что их простодушная солдатская этика должна была иметь какие-то дела с систематически продуманным аморализмом главного шпиона[227]. Чем выше звание, тем больше приходится лгать. Приходится упорно не замечать сказанное реалистом Макиавелли: «При ведении войны обман достоин славы»