более и более доводит исполнение своей задачи до абсурда. Ведь в эпоху сплошных тотальных войн, всеобщей «воинской обязанности» и ядерной стратегии военные аппараты великих держав уже больше не являются защитными оболочками для общественной жизни, а с каждым днем все более явно развиваются в источники наивысшей опасности для выживания вообще. С тех пор как стало возможно, благодаря сплошным бомбардировкам и стиранию всякого различия между «военными» и «невоенными» (то есть между войсками и гражданским населением), уничтожать без остатка целые общества, современные государства – безразлично, называют они себя демократическими или социалистическими – играют жизнью населения так, как не могли этого делать даже при наличии злой воли самые жестокие феодальные системы.

Если бы отказ трудящегося населения от прибавочной стоимости в пользу политико-милитаристского аппарата действительно был той ценой, которую нам нужно платить за выживание, ее в конечном счете приходилось бы платить даже и скрипя зубами. На самом деле этот механизм не срабатывает. Немыслимой величины суммы из прибавочной стоимости закачиваются в политико-военные структуры, которые прямо-таки неудержимо впутываются во все более рискованные авантюры, создающие взаимную угрозу. Поэтому трудиться сегодня означает – нравится это нам или нет – обеспечивать поддержание системы, которая в перспективе никоим образом не может быть системой нашего выживания. Мы уже давно не платим цену за свое выживание, а создаем прибавочную стоимость, идущую на создание машины для самоубийства. Я вижу в этом крушение традиционных понятий реальности и рациональности; этому вторит на тысячу голосов развившийся в надстройке западных обществ иррационализм. Общая иррациональность истории достигла той степени, которая не только выше понимания отдельных интеллектов, но даже заставляет поставить вопрос о том, способны ли еще центры действия этого мира произвести достаточно рациональной энергии для того, чтобы преодолеть действующую в них самих иррациональность. Все, что сегодня имеет силу и власть, позволявшие бы развязать эти узлы, само является частью этих узлов. То, что сегодня называется рациональностью, скомпрометировано вплоть до глубочайших своих слоев тем, что позволяет разоблачить себя как мыслительную форму одичавшего принципа самосохранения.

Поразительна судьба последней попытки разрушить глубинные слои общественной иррациональности – попытки, которая вовсю рекламировалась как рациональная. Стремление распутать противоречия капиталистической системы с помощью марксистской диалектики привело к тому, что узлы не только не были развязаны, но и затянулись до полной абсурдности. (См. главу о Великом инквизиторе; второй кардинальный цинизм; «Метаполемику».) В клинче сверхдержав марксистская сторона, которая выступила с «решением» капиталистических проблем, превратилась едва ли не в еще более безнадежную часть той же проблемы. Когда ищут тому причины, обнаруживается, насколько фатально морализирующий аспект теории прибавочной стоимости перекрывает ее аналитический аспект и какое множество иллюзий это порождает. Ведь то, что она трактует как «объективное коварство и подлость» капиталистической кражи времени у трудящихся масс, в то же время оказывается описанием происходящего во всех обществах с политико-милитаристскими надстройками, называй они себя хоть десять раз социалистическими. Скорее, при полном огосударствливании собственности на средства производства процесс направления прибавочной стоимости на вооружение развивается еще лучше – как о том свидетельствует русский пример.

Разве не основываются марксистские теории революции на трагически ошибочном толковании учения о прибавочной стоимости? Это учение, судя по его стратегическому замыслу, было, в сущности, попыткой разработать объективный, то есть количественный язык, на котором можно было бы обсуждать морально-общественное отношение (эксплуатацию). Оно стремилось представить понятие эксплуатации количественно, на основе расчетов, чтобы доказать, что дело этой эксплуатации отнюдь не будет продолжаться вечно. Но проблема эксплуатации «прописана» не в области количественных расчетов и размышлений. Кто способен «высчитать», где пределы терпения человека? Нет такой математики, с помощью которой можно было бы рассчитать, когда переполнится чаша терпения, и не существует также никакой арифметики самосознания. На протяжении тысячелетий у людей в военизированных и разделенных на классы обществах посредством «закаливающих», ожесточающих и внушающих покорность видов воспитания формировалась установка позволять отнимать у себя прибавочную стоимость под нажимом власти, и эти люди на бескрайних просторах сегодняшнего русского аграрного архипелага вряд ли другие, чем античные рабы и феллахи. Это требует не столько теории прибавочной стоимости, сколько анализа «добровольного рабства». Проблема эксплуатации относится больше к политической психологии, чем к политической экономии. Смирение сильнее, чем революция. То, что следовало бы сказать о русской земле, над которой тяготеет истинное проклятие, вышло не из-под пера Ленина, а из-под пера Флобера: «Смирение – самая мерзкая из всех добродетелей».

Итак, поскольку милитаристский принцип реальности, а вместе с ним – и вся рациональность доныне произведенных расчетов на обеспечение самосохранения грозят развалиться прямо у нас на глазах, возникает вопрос, хватит ли у нашей цивилизации духовных ресурсов, чтобы установить новый, трансмилитаристский и постиндустриальный принцип реальности. Ведь атомное, бактериологическое, химическое оружие, равно как и вся система устрашения противника с помощью «обычных» вооружений, – это не что иное, как уродливые проявления всемирно-исторического процесса ожесточения, в котором имперско-полемические культуры выразили свою сущность, воплотив ее в технике. Грозящий катастрофой реализм, который лежит в основе сегодняшних отношений между великими державами, может на протяжении долгого времени быть только принципом реальности политизированных психопатов[223]. Эпоха милитаристского разума как средства выживания, вместе со всеми остальными вытекающими из него принципами, клонится к своему роковому исходу.

Но то, что обречено на смерть, не несет ли оно в себе зародыш нового разума? Если выживание в общем и целом никоим образом не будет следовать в будущем закону военных и эксплуататорских систем ожесточения, то не намечается ли здесь какой-то новый принцип реальности? Само состояние мира заставляет доверить судьбу нашего выживания совершенно иному разуму. Мы не можем и дальше платить цену за выживание в рамках, определяемых воинственно-полемическим принципом реальности. Принцип самосохранения претерпевает всемирно-историческое изменение, которое делает абсурдными все наши ожесточения и вооружения. Это – сумерки кумиров цинизма. Заканчиваются времена суровых субъектов, суровых фактов, суровой политики и сурового бизнеса. Культуры, которые вооружились ядерным оружием, подпали под обратное воздействие их вооружения. Тот, кто умеет расщеплять атом, не может более позволять себе не уметь справляться с расколотостью человечества, с систематическим ожесточением, возникающим от превращения других во врагов. Поэтому я и назвал атомную бомбу машиной, которая представляет собой Будду нашей цивилизации. Она неподвижно и суверенно предстает перед нами как безмолвный гарант негативных озарений. В ней нашел свое выражение онтологический максимум нашей обороноспособности на техническом пути ее обретения. Она есть воплощение того крайнего предела, до которого смог развиться вооруженный субъективизм нашего разума, движимого ожесточением. Если она не научит нас создавать посредством нового принципа реальности и нового принципа рациональности нежестокие факты, то