монета в двадцать су и та была бедствием. А уж возместить потерю десяти франков нечего было и думать. До самого утра девушку мучили кошмары: ей снилось, что Пепе выбросили на улицу и она выворачивает онемевшими пальцами булыжники из мостовой в надежде отыскать под ними деньги.

А назавтра девушке снова пришлось улыбаться и изображать благополучную, беззаботную особу. В отдел пришли постоянные клиентки, и мадам Орели, вызвав Денизу, стала набрасывать на нее манто одно за другим, чтобы продемонстрировать новые модели. И Дениза старательно принимала грациозные позы, какие изображались в журналах мод, думая о сорока франках, которые нужно было сегодня вечером уплатить за пансион Пепе. Теперь она купит себе новые ботинки не раньше чем через месяц, но даже если добавить к остававшимся у нее тридцати франкам еще четыре, скопленных по мелочи, это все равно составит только тридцать четыре франка, а где взять еще шесть, чтобы получить нужную сумму?! Эта неотвязная забота тяжким гнетом лежала у нее на сердце.

– Обратите внимание на свободную линию плеч! – говорила тем временем госпожа Орели. – Это очень изысканный крой, а главное, удобный… Мадемуазель может свободно скрестить руки.

– О да! – подхватывала Дениза с любезной улыбкой. – Рукава совсем не стесняют движений. Мадам будет очень довольна!

Теперь она корила себя за то, что в прошлое воскресенье забрала Пепе от мадам Гра, чтобы погулять с ним по Елисейским Полям. Бедный малыш так редко выходил куда-нибудь с сестрой! Но пришлось купить ему пряник и лопатку, а потом повести в кукольный театр, и не успела она оглянуться, как истратила двадцать девять су. А Жан, с его любовными похождениями, вовсе не заботился о младшем братике. В результате все денежные тяготы падали на нее одну.

– Но если мадам не нравится эта модель, – продолжала заведующая, – не угодно ли мадам взглянуть на ту ротонду? Накиньте ее, мадемуазель, пусть мадам посмотрит.

И Дениза стала прохаживаться по салону в ротонде, приговаривая:

– Она намного теплее… Это последняя мода!

До самого вечера девушке пришлось скрывать за показной любезностью продавщицы мучительные размышления о том, где раздобыть деньги. Товарки, заваленные работой, уступили ей одну выгодную продажу, но это случилось во вторник, и до получения недельной премии оставалось еще целых четыре дня. После ужина Дениза решила отложить на завтра свой визит к мадам Гра. Она извинится перед ней, скажет, что была занята на работе, а до тех пор, может быть, как-то раздобудет шесть франков.

Поскольку Дениза не позволяла себе никаких, даже самых мелких трат, она рано ложилась спать. Да и что ей было делать на улице без гроша в кармане, с ее страхом перед огромным чужим городом, где она знала только ближайшие к магазину улицы?! Лишь изредка она отваживалась дойти до Пале-Рояля, чтобы подышать воздухом, но вскоре шла назад и принималась за шитье или стирку. Коридор, куда выходили каморки продавщиц, напоминал казарму; девицы, растрепанные и полуодетые, занимались грязными сплетнями, изливая накопившуюся горечь в бесконечных сварах или примирениях. Им запрещалось подниматься сюда в течение дня: они здесь не жили, а только ночевали, приходя поздно вечером и уходя рано утром, едва успев проснуться и сполоснуть лицо. Внезапный утренний исход женщин и опустевший коридор, вечернее изнеможение после тринадцатичасового рабочего дня, повергавшее их в мертвенный сон, уподобляли эту ночлежку постоялому двору, через который проходят непрерывной чередой усталые, раздраженные путники. У Денизы не было здесь подруг; одна только Полина Кюньо выказывала ей некоторую симпатию, но и это было опасно, ибо отделы готового платья и белья, расположенные рядом, вели между собой ожесточенную войну. Поэтому отношения двух девушек ограничивались редкими скупыми разговорами, да и то на бегу. Комнатка Полины находилась справа от той, что занимала Дениза, но сама она исчезала сразу после ужина и возвращалась лишь к одиннадцати часам, так что Дениза только слышала, как Полина укладывается в кровать, и встречалась с ней лишь в рабочие часы.

Нынче вечером Денизе снова пришлось «работать сапожником». Она долго вертела в руках свои башмаки, разглядывая их и прикидывая, дотянут ли они до конца месяца. Потом взяла самую толстую иглу и начала пришивать верх к подошвам, грозившим вот-вот оторваться. Тем временем в умывальном тазу отмокали ее манжеты и воротничок.

Каждый вечер она слышала одни и те же звуки в коридоре: девицы по одной возвращались с улицы, перешептывались на ходу, хихикали, иногда ссорились, но тут же опасливо понижали голос. Затем скрипели кровати, раздавались зевки, и все погружалось в тяжелый сон. Соседка слева часто громко говорила во сне, и в первое время это пугало Денизу. Возможно, некоторые девушки, так же как Дениза, не спали, а сидели при свете, занимаясь починкой, несмотря на запреты начальства, но, видимо, принимали те же предосторожности, что и она, стараясь не наделать шума, ибо из запертых комнат не доносилось ни звука.

Пробило уже одиннадцать часов, как вдруг легкие шаги в коридоре заставили Денизу встрепенуться. Наверно, это возвращалась какая-нибудь припоздавшая гулена. Слева от ее комнаты скрипнула дверь, и девушка поняла, что это Полина. Но тут она с удивлением услышала, как та подошла к ее двери и чуть слышно постучалась, прошептав:

– Откройте скорей, это я.

Продавщицам строго запрещалось ходить друг к другу. Поэтому Дениза поспешила отпереть дверь, чтобы их не застала мадам Кабен, которой вменялось в обязанность надзирать за соблюдением установленного порядка.

– Она вас не видела? – спросила Дениза, запирая дверь.

– Кто – Кабенша? Ну, этой я не боюсь, – ответила Полина. – Сунешь ей сто су, и делай что угодно! – И добавила: – Мне уже давно хочется с вами поговорить. Там, внизу, это невозможно… А вы сегодня вечером за столом сидели такая грустная!

Дениза, тронутая сочувствием девушки, поблагодарила ее и пригласила сесть. В смятении от этого неожиданного визита она забыла спрятать башмак, который чинила, и Полина тотчас заметила его. Сокрушенно покачав головой, она огляделась и увидела в тазу воротничок и манжеты, ожидавшие стирки.

– Ну так я и думала! Бедная вы, бедная, – промолвила она. – Ох, как мне это знакомо! В первое время, когда я приехала из Шартра, а мой папаша не присылал мне ни гроша, я тоже вот так стирала свои рубашки! Да-да, и рубашки тоже! У меня их было всего две, одна на мне, другая мокла в тазу.

Полина села, еще не успев прийти в себя от быстрой ходьбы. Ее широкое лицо с маленькими живыми глазками и большим пухлым ртом дышало природной добротой, смягчавшей грубоватые черты. И она без утайки рассказала Денизе всю свою историю: о детстве и юности на мельнице, об отце, разоренном судебной тяжбой, о том, как он послал ее в Париж с двадцатью франками в кармане и как она начала работать продавщицей – сперва в одном из магазинов квартала Батиньоль, а затем в «Дамском Счастье», где в первые месяцы терпела бесконечные обиды и лишения, и, наконец, о нынешней своей жизни, с ежемесячной зарплатой в двести франков, позволявшей ей развлекаться как угодно и не думать о завтрашнем дне. На ее синем суконном платье, кокетливо стянутом в талии, блестели украшения – брошка и часики на цепочке, лицо под бархатной шляпкой с пышным серым пером сияло улыбкой.

Дениза покраснела до ушей и что-то залепетала в свое оправдание.

– Да полно вам, со мной было все то же самое! – прервала ее Полина. – Слушайте, я ведь постарше вас, мне уже двадцать шесть с половиной, хотя на вид и не скажешь… Ну-ка, рассказывайте, что с вами приключилось?

И Дениза не устояла перед этим искренним дружеским участием. Накинув старую шаль на обнаженные плечи, она присела рядом с разряженной Полиной, и началась задушевная беседа. В комнате стоял ледяной холод, исходивший, казалось, от голых, как в тюрьме, продуваемых насквозь стен мансарды, но девушки его не замечали, хотя у них коченели руки, – они поверяли друг дружке свои горести. Дениза постепенно разоткровенничалась, рассказала о Жане и Пепе, о мучивших ее денежных затруднениях, и это неизбежно привело разговор к продавщицам отдела готового платья. Полина излила на них всю свою злость:

– Ну и поганки! Если бы они относились к вам получше, вы свободно