Теперь Денизе понадобилось все ее мужество. Борясь с приступами отчаяния, она призывала на помощь живой ум и храбрость слабого, одинокого существа и с упрямой улыбкой на губах одолевала трудности, которые взвалила на себя. Спокойно и упорно девушка шла к своей цели, устраняя препятствия так естественно, будто это само собой разумелось, – помогала врожденная непобедимая мягкость, бывшая неотъемлемой частью ее натуры.

И в первую очередь Денизе пришлось одолевать изнурительную усталость от работы в отделе. Тяжелые охапки одежды, которые девушке приходилось таскать, так оттягивали руки, что в первые недели она вскрикивала по ночам, поворачиваясь в постели; ее хрупкие плечи ломило от невыносимой боли. Но еще сильнее страдали ноги: она по-прежнему носила грубые башмаки, в которых приехала из Валони, а денег на новую, более удобную обувь у нее не было. Девушка проводила весь день на ногах, и стоило ей хоть на минуту остановиться, чтобы передохнуть, прислонившись к стене, как она слышала выговор; маленькие, почти детские ступни распухали, точно от ножных кандалов, подошвы воспалились, волдыри на пятках лопались, и ранки прилипали к чулкам. От этой непрерывной пытки страдало все ее тело, участились и женские расстройства, о чем свидетельствовала ее болезненная бледность. И все же Дениза, такая хрупкая, такая слабенькая, держалась стойко, в отличие от многих девушек, которым пришлось уволиться из-за этих специфических недомоганий. Готовность переносить страдания, упорство и мужество помогали девушке все терпеть и улыбаться даже тогда, когда она была на грани обморока, измученная работой, которая оказалась бы не по силам многим мужчинам.

Но еще мучительней было то, что Денизу невзлюбили в отделе. К физической пытке добавилась скрытая враждебность продавщиц. Прошло уже два месяца, но ее терпение и кротость так и не примирили их с новенькой. Обидные слова, жестокие выходки, всеобщее неприязненное отчуждение ранили девушку в самое сердце, так жаждавшее ласки и сострадания. Девицы все еще зубоскалили по поводу ее неудачного дебюта; прозвища «деревенщина», «тупица» слышались на каждом шагу; тех продавщиц, что прошляпили выгодную продажу, громко отсылали «в Валонь», – словом, Дениза стала жертвой всеобщей ненависти. А позже, когда стало ясно, что она опытная продавщица, постигшая все тонкости работы в магазине, это вызвало всеобщее изумление; с этого момента ее товарки сговорились не подпускать «эту выскочку» ни к одной богатой покупательнице.

Маргарита и Клара, инстинктивно возненавидевшие ее, заключили союз, чтобы не позволить вытеснить себя этой новенькой, которой они побаивались, скрывая страх под наигранным презрением. Что же до госпожи Орели, то ее уязвляло гордое достоинство молодой девушки, не снисходившей до показного восхищения начальницей; поэтому она и бросила ее на растерзание своим фавориткам, самым преданным своим придворным, которые пресмыкались перед ней, непрерывно осыпая льстивыми похвалами, в коих так нуждалась ее властная натура. Какое-то время ее заместительница, мадам Фредерик, держалась в стороне от этого заговора, однако она быстро осознала свой промах и, поняв, куда ее может завести доброта, стала обходиться с новенькой так же сурово, как все остальные. В конечном счете Дениза оказалась в полном одиночестве, и все окружающие дружно ополчились на «растрепу». С этих пор она жила в атмосфере непрерывной травли, призывая на помощь все свое мужество, чтобы хоть как-то удержаться в отделе.

Таким было отныне существование Денизы. Ей приходилось улыбаться через силу, всегда быть бодрой и приветливой, носить платье, которое ей не принадлежало, а она тем временем едва не падала от усталости, скверно питалась, терпела оскорбления и жила в постоянном страхе неожиданного увольнения. Каморка под крышей стала ее единственным убежищем, местом, где она еще могла дать волю слезам, слишком уж намучившись за день. Но вот настал декабрь; от цинковой крыши, заваленной снегом, исходил лютый холод; девушке приходилось ложиться в постель, набрасывать на себя всю имеющуюся одежду и, свернувшись клубочком, плакать под одеялом, иначе у нее на лице оседал иней. Муре больше не заговаривал с ней. А когда она встречала Бурдонкля в рабочее время, его суровый взгляд повергал ее в дрожь: она чувствовала в нем неумолимого врага, который не простит ей ни малейшей оплошности. Единственное, что удивляло Денизу среди этой всеобщей враждебности, было странное расположение инспектора Жува: встречая ее где-нибудь одну, он всегда улыбался, отпускал какой-нибудь комплимент, а пару раз даже выручил, когда ей грозил выговор начальницы, за что Дениза – скорее озадаченная, чем тронутая этим покровительством – даже не поблагодарила его.

Как-то вечером, после ужина, когда продавщицы уже наводили порядок в шкафах, пришел Жозеф и сказал Денизе, что внизу ее ждет какой-то молодой человек. Девушка в панике бросилась к выходу.

– Надо же! – фыркнула Клара. – А растрепа-то, оказывается, ухажера завела?

– Что ж, на безрыбье и такая сгодится, – откликнулась Маргарита.

Внизу, у дверей магазина, Дениза увидела своего брата Жана. Она уже давно запретила ему сюда являться, это могло сильно ее скомпрометировать. Но сейчас девушка даже не подумала бранить его: Жан был вне себя, стоял с непокрытой головой, запыхавшийся, словно бежал сюда со всех ног от самого предместья Тампль.

– У тебя не найдется десяти франков? – пролепетал он. – Дай мне десять франков, иначе я погиб!

Долговязый юнец с буйными белокурыми волосами и нежным, почти девичьим, лицом выпалил эти слова таким мелодраматическим тоном, что сестра ответила бы улыбкой, если бы не просьба о деньгах.

– Как… десять франков? – пролепетала она. – Что стряслось?

Парень покраснел и начал несвязно объяснять, что познакомился с сестрой одного своего товарища… Дениза остановила брата, смущенная не меньше его, – она больше ничего не хотела знать. Уже дважды он прибегал к ней занимать деньги, правда в первый раз – всего двадцать пять су, во второй – уже тридцать. И это неизменно было связано с его любовными историями.

– Я не могу дать тебе десять франков, – возразила Дениза. – У меня еще не заплачено за пансион Пепе, а денег в обрез. Только-только хватит, чтобы купить ботинки, а без них мне никак нельзя… И вообще, Жан, ты ведешь себя так легкомысленно! Это очень дурно!

– Ну, значит, мне конец! – повторил тот, трагически ударив себя в грудь. – Послушай, сестричка: она высокая брюнетка, мы с ней и с ее братом пошли в кафе, а я и знать не знал, что там все так дорого…

Дениза снова прервала Жана, но, увидев у него на глазах слезы, вынула из кошелька десятифранковую монету и сунула ему в руку. Он тотчас утешился и со смехом воскликнул:

– Я знал… знал, что ты поймешь! Клянусь тебе: это никогда больше не повторится! Не такой уж я мерзавец!

С этими словами он бурно расцеловал ее в обе щеки и со всех ног помчался прочь. Служащие магазина с удивлением наблюдали в окна за этой сценой.

Эту ночь Дениза провела почти без сна. С первого же дня работы в «Дамском Счастье» деньги стали ее постоянной заботой. Девушка до сих пор не получала постоянного жалованья, работая лишь за комнату и питание, а поскольку товарки не допускали ее до выгодных продаж, ей кое-как удавалось собрать только на оплату пансиона Пепе благодаря случайным покупательницам, которых ей милостиво оставляли товарки. Она жила в полной нищете – нищете, облаченной в шелковое платье. Ей часто приходилось проводить бессонные ночи за починкой своего скудного гардероба, штопая белье и разлезавшиеся от старости рубашки, кладя заплатки на башмаки так искусно, как не сделал бы никакой сапожник. Она даже пробовала стирать свои вещи в умывальном тазике. Особенно девушку заботило шерстяное платье: ничего другого у нее не было, ей приходилось надевать его, снимая свою шелковую униформу, и оно износилось вконец – любое пятно, любая дырочка приводили Денизу в ужас. А у нее не было ни гроша на покупку тех мелочей, в которых нуждается каждая женщина: приходилось копить две недели, чтобы пополнить запас иголок и ниток. И каждое появление Жана с его любовными историями становилось катастрофой, пробивавшей роковую брешь в ее нищенском бюджете. Одна только