покупать. Главный успех выпал на долю «Парижского счастья», вокруг которого царила та лихорадочная сумятица, то бурное восхищение, что в один день создают новую моду, вознося на вершину славы ту или иную вещь. Продавцы не успевали отпускать этот шелк; поверх дамских шляпок то и дело вспыхивали бледными молниями развернутые полотнища, которые продавец встряхивал перед тем, как отмерить нужный кусок дубовым метром, прикрепленным цепочкой к медному пруту; повсюду лязгали ножницы, со свистом разрезавшие ткань; в отдел подносили рулон за рулоном, и вся эта лихорадочная работа шла безостановочно, – казалось, за прилавками не хватает продавцов, чтобы удовлетворить эту женскую орду с жадно протянутыми руками.

– Ну что ж, для такой цены – пять франков шестьдесят – он действительно неплох, – признала госпожа Дефорж, которой удалось наконец пробиться к прилавку и завладеть отрезом шелка.

Зато мадам Марти и ее дочь Валентина были ужасно разочарованы. Газеты так бурно расхваливали этот шелк, что они ждали чего-то куда более эффектного, из ряда вон выходящего. Тем временем Бутмон узнал госпожу Дефорж и, желая угодить этой прелестной особе, которая, по слухам, имела большое влияние на патрона, пробился к ней сквозь толпу и рассыпался в любезностях, как всегда грубоватых:

– Как, вас до сих пор не обслужили?! Но это же непростительно! Впрочем, мадам должна их извинить, мадам сама видит, что у них здесь творится!

И он, нырнув в море женских юбок, отыскал для нее стул с добродушным смехом, в котором угадывалось грубоватое мужское вожделение, отнюдь не коробившее Анриетту.

– Эй, гляньте-ка! – шепнул Ютену Фавье, забиравший из шкафа за его спиной коробку с бархатом. – Похоже, Бутмон окучивает вашу симпатию.

А Ютен уже и позабыл про мадам Дефорж: он едва отделался от старой дамы, которая морочила его целую четверть часа, а купила всего-то метр черного сатина на корсет. В моменты такого ажиотажа продавцы не соблюдали очередность обслуживания и занимались клиентками как придется. В данный момент Ютен отвечал на расспросы мадам Бутарель, которая пробыла в «Дамском Счастье» добрых три часа, и предупреждение Фавье застало его врасплох. Неужели он упустил случай заняться любовницей патрона – а ведь поклялся себе вытянуть из нее не меньше ста су! Вот уж не везет так не везет – он до сих пор не заработал даже трех франков премии на всех этих бабах!

И тут, на его счастье, Бутмон выкрикнул:

– Господа, кто-нибудь, подойдите сюда!

Ютен торопливо перенаправил госпожу Бутарель к Робино, как раз освободившемуся в этот момент:

– Мадам, вот помощник заведующего, обратитесь к нему, он все знает лучше меня!

Отделавшись от нее, он взял у продавца из отдела шерстяных тканей кипу тканей, закупленных госпожой Марти. Вероятно, сегодняшний ажиотаж пагубно действовал на тонкость его чутья: обычно он с первого же взгляда на женщину безошибочно угадывал, будет ли она покупать и сколько именно. После чего завладевал клиенткой и навязывал ей свой выбор, уверяя, что лучше ее самой знает, какой товар ей нужен. Вслед за чем сплавлял ее в кассу, а сам поспешно переходил к следующей жертве.

– Какой шелк желает мадам? – спросил он самым любезным тоном. Но не успела Анриетта Дефорж открыть рот, как он уже продолжил: – Я знаю, что вам угодно; один момент, сейчас покажу!

Когда на узком краешке прилавка, заваленного другими материями, был развернут рулон «Парижского счастья», к ним пробралась мадам Марти с дочерью. Ютен слегка встревожился: он понял, что покупают они, а не мадам Дефорж. Дамы начали советоваться; Анриетта шепотом говорила подруге:

– О, шелк по пять шестьдесят – это, конечно, совсем не то, что по пятнадцать или десять франков за метр…

– И к тому же он мнется! – твердила мадам Марти. – Боюсь, что для манто он недостаточно плотен.

Это замечание побудило продавца вмешаться в беседу, он заговорил с преувеличенной вежливостью человека, который не может ошибаться:

– О нет, мадам, главное достоинство нашего шелка состоит как раз в его мягкости, потому он и не мнется… Это именно то, что вам нужно!

Дамы примолкли, уверенность приказчика произвела на них впечатление. Они снова взялись изучать ткань, разглядывать и щупать ее, как вдруг кто-то тронул их за плечи. Это была госпожа Гибаль – вот уже час она неспешно прогуливалась по магазину, любуясь его выставленными сокровищами, но не купила ничего, даже коленкора. И снова началась обычная светская болтовня:

– Как, и вы здесь?!

– Да, только вот надоела эта давка!

– Вы правы, давка ужасная, никуда шагу не ступишь… А вы уже видели восточный салон?

– О, конечно, это просто чудо!

– Не правда ли? Какой успех!.. Не уходите, пойдемте вместе наверх.

– Нет, благодарю, я как раз оттуда…

Ютен стоически ждал, пряча нетерпение под учтивой улыбкой, словно приклеенной к губам. Долго ли они еще будут болтать?! До чего же бесцеремонны эти дамы, им и в голову не приходит, что тут каждая минута дорога, что они его обкрадывают!.. Наконец госпожа Гибаль попрощалась и продолжила свою неспешную прогулку вдоль длинного прилавка, восхищенно любуясь роскошной выставкой шелков.

– А знаете, на вашем месте я бы купила готовое пальто, – сказала госпожа Дефорж, возвращаясь к беседе о «Парижском счастье», – оно обойдется вам гораздо дешевле.

– Да, верно, у портнихи ведь еще приклад и работа… – прошептала мадам Марти. – А здесь такой большой выбор…

Все трое встали, и госпожа Дефорж сказала Ютену:

– Будьте любезны, проводите нас в отдел готового платья.

Ютен буквально онемел, он был не готов к такому разочарованию. Значит, интуиция его подвела: эта брюнетка так ничего и не купила. Отвернувшись от мадам Марти, он обратил на Анриетту всю силу убеждения опытного продавца:

– Разве мадам не желает посмотреть наш бархат, наш атлас?.. У нас товары исключительного качества!

– Благодарю, как-нибудь в другой раз, – спокойно ответила она, даже не взглянув на него, как не глядела и на Миньо.

Пришлось бедняге снова брать покупки мадам Марти и вести дам в отдел готового платья. Напоследок он еще с горечью увидел, как Робино продает мадам Бутарель длиннейший отрез шелка. Нет, он решительно потерял нюх, не видать ему четырех франков как своих ушей! Но ему пришлось спрятать свою ярость ограбленного человека под учтивостью любезного продавца.

– Сюда, на второй этаж, сударыни! – твердил он, не переставая улыбаться.

Однако до лестницы было не так-то легко добраться. Под галереями второго этажа бурлило целое море голов, вырываясь буйным приливом в центр холла. Это была настоящая торговая вакханалия; продавцы, завладевшие этим сборищем женщин, передавали их из рук в руки, соревнуясь в скорости обслуживания. Настал тот послеполуденный час, когда раскаленная машина торговли заработала в полную силу, вовлекая свои жертвы в исступленный обряд покупок, бесцеремонно опустошая их кошельки. И конечно, главное действо творилось в отделе шелков, где царило подлинное безумие: шелк «Парижское счастье» привел толпу в такой раж, что Ютен несколько минут не мог продвинуться вперед ни на шаг; Анриетта, сдавленная толпой, подняла глаза и увидела на верхней площадке лестницы Муре, который вернулся на свой наблюдательный пост и теперь праздновал победу. Она улыбнулась ему, надеясь, что он спустится и вызволит ее. Но Муре даже не заметил ее в этом водовороте; он с видом триумфатора демонстрировал стоявшему рядом Валаньоску магазин, осаждаемый публикой. Теперь царивший здесь неумолчный гул заглушал все уличные звуки, и уже не слышно было, как шуршат колеса фиакров, захлопываются дверцы карет; этот гул стал гимном торговли – гимном в честь огромного Парижа, который неизменно будет поставлять ему, Муре, покорных рабынь – покупательниц.

В душной атмосфере помещения, где тепло калориферов приглушало запахи материй, набирал силу адский шум, мешанина из непрерывного шарканья ног, одних и тех же фраз, звучащих у прилавков, звона золотых монет, сыплющихся из кошельков на медные столешницы касс, осаждаемых толпой, и скрипа катящихся корзин, битком набитых покупками, которые одну за другой неустанно спускали в просторные подвалы. В поднявшейся мелкой пыли все стало неразличимо,