зародышам живописи и скульптуры. Поскольку мальчик проявлял незаурядные способности, его отдали в ученики к граверу Лорану Карсу, а затем к художнику Франсуа Лемуану. Получив заказ на написание декораций для Оперы, он сблизился с целым рядом актрис и хористок; он подражал, насколько позволяли средства, всем распутствам эпохи Регентства. Однажды, рассказывает он, он испытал идиллическую любовь к прелестной фруатье, Розетте; она показалась ему воплощением простоты и чистоты; он взял ее в качестве модели для Мадонны, в которую вложил все, что осталось от его юношеского благочестия. Но пока эта работа оставалась незаконченной, он впал в распущенность. Когда он попытался закончить ее, его вдохновение исчезло, и Розетта тоже. Он так и не смог вернуть тот миг нежного воображения.

Его мастерство быстро развивалось под руководством Лемуайна. В этом ателье он научился у Корреджо искусству создания женских фигур с классическими чертами и гибкой грацией. В Люксембургском дворце он изучал великолепные полотна, на которых Рубенс превратил жизнь Марии де Медичи в эпопею красок и благородных одеяний. В 1723 году, в возрасте двадцати лет, он выиграл Римскую премию, дававшую право на три года проживания в Париже, пенсию в триста ливров и четыре года пребывания в Риме. Мы получаем представление о студенческой жизни в Париже эпохи Регентства, когда нам рассказывают, что его спутники несли победителя на плечах по площади Лувра.

В 1727 году он сопровождал Карле Ванлоо в Италию. Директор Королевской академии Франции в Риме сообщил, что нашел для «молодого человека по имени Буше… небольшую дыру в комнате, и я поместил его туда. Боюсь, что это действительно не более чем дыра, но, по крайней мере, он будет под прикрытием». Скромному юноше», как описывал его режиссер, не всегда приходилось спать там, так как в Риме для него нашлось много свободных мест. О переменах во вкусах говорит тот факт, что он не проявлял симпатии к работам Рафаэля или Микеланджело, но завязал дружбу с Тьеполо.

Вернувшись в Париж (1731), он продолжал жечь свечу с двух концов. Он редко довольствовался тем, что знал о своих моделях только понаслышке. Тем не менее он нашел время написать несколько выдающихся картин — например, «Изнасилование Европы», одну из его бесчисленных экспозиций женских форм. В 1733 году ему показалось, что он обнаружил в своей модели Жанне Бузо саму Венеру, и, хотя он чувствовал, что «брак едва ли в моем вкусе», он написал несколько картин. он взял ее в жены. Он был недолго верен ей, и она отплатила ему добром. Вероятно, она позировала для его картины «Рено и Армида», которая принесла ему полное членство в Академии изящных искусств (1734). Теперь Людовик XV поручил ему написать веселые сцены в спальне все еще любимой королевы. С возобновлением работы Салона в 1737 году его работы обрели более широкую известность и покровительство; в дальнейшем он не знал бедности, а вскоре и соперников.

Его специализацией была обнаженная натура. До женитьбы он редко задерживался с одной женщиной достаточно долго, чтобы обнаружить в ней нечто большее, чем ее кожа; но эта поверхность казалась ему бесконечно интересной, и он, казалось, решил изобразить ее во всех уголках, во всех формах и позах, от волос из светлого шелка до ног, никогда не знавших обуви. Буше был рококо во плоти.

Но он был не только этим. Хотя позднейшие критики осуждали его искусство как технически несовершенное, на самом деле он был мастером композиции, цвета и линии; правда, иногда он скупился на искусство, торопясь получить гонорар. Многие современники превозносили свежий дух пленэра в его картинах, плоды его воображения, легкое изящество линий; а враждебно настроенный Дидро считал, что «никто не понимает так, как Буше, искусство света и тени». Едва ли какая-либо область живописи ускользнула от его мастерства. Те из нас, кто знает лишь некоторые из его картин и гобеленов, с удивлением узнают, что «популярность Буше была обусловлена в такой же степени его рисунками, как и картинами». Его рисунки стали драгоценностями еще при его жизни; за них боролись известные коллекционеры; их покупали, как станковые картины, и вешали на стены спален и будуаров. Это были чудеса экономии — ямочка, сделанная точкой, улыбка, отчеркнутая линией, и весь блеск и шелест шелковых юбок, чудесным образом возникающих из кусочка мела.

Конечно же, не за деньги, а из-за гения и воображения, бушевавших в нем, зажигавших его глаза, приводивших в движение его руки, Буше работал десяти часов в день в своей мастерской, оставляя свой след почти на всем, к чему прикасался. Помимо тысячи картин, он расписывал веера, страусиные яйца, керамику, медальоны, ширмы, мебель, кареты, сценические декорации, стены и потолок театра; весь тревожный Париж приходил посмотреть на декор, который он использовал в качестве фона для балета Новерра «Китайские праздники» (1754). Пейзажи его интересовали мало — он был посланником Афродиты в Лувре; тем не менее, он запечатлел человеческие формы в лесах и полях, у сверкающих вод или тенистых руин, под белыми облаками на голубом небе и теплым солнцем, поддерживающим и одобряющим жар крови. Можно было бы подумать, что жанровые картины ему не по вкусу; тем не менее он написал «Семейную сцену» и, словно желая освободиться от оков красоты, изобразил крестьянские дворы, амбары, голубятни, тачки, мусор с заднего двора, ослов, бредущих под грузом гремящих кастрюль. В завершение своего репертуара он стал величайшим гобеленовым дизайнером столетия.

В 1736 году Удри пригласил его в Бове, чтобы он создавал рисунки для тамошних ткачей. Он начал с четырнадцати рисунков с изображением итальянских деревенских сцен; Они оказались настолько удачными, что до его смерти их ткали не менее дюжины раз. Затем он перешел к более типичной теме — «История Психеи» — пять гобеленов по образцу мадам Буше; эти гобелены являются одними из лучших шедевров искусства XVIII века. Он завершил свою работу шестью гобеленами под названием «Благородная пастораль»; На одном из них, «Ловцы птиц» (La Pipée aux Oiseaux), изображена столь очаровательная пара влюбленных, какая когда-либо создавалась из шелка или шерсти. Критики жаловались, что при Удри и Буше гобелен стал слишком похож на живопись и утратил свои отличительные достоинства. Людовик XV вряд ли был против, ведь после смерти Удри (1755) он назначил Буше главой Les Gobelins.

Тем временем художник-триумфатор