Коминтерна были причины как внутрисоветские, так и германские. В СССР шла борьба за власть между генеральным секретарем ЦК ВКП(б) Сталиным и группой Николая Бухарина, на которую был навешен ярлык «правых уклонистов». Бухаринцы в отличие от Сталина выступали против форсированной коллективизации и повышения темпов роста индустриализации. Если бы Сталину удалось настроить остальные партии Коминтерна выступить против «правых» тенденций, то это оказало бы ему помощь в борьбе против Бухарина. После произошедшего уже достаточно давно отстранения от власти «левого» Троцкого, исключенного в 1927 г. из ВКП(б) и в 1929 г. высланного из СССР, уничтожение «правой» оппозиции было следующим шагом на пути к личной диктатуре Сталина. «Немецкой» причиной дрейфа курса Коминтерна влево был факт существования с июня 1928 г. Большой коалиции, правившей страной под руководством канцлера — социал-демократа. СДПГ рассматривалась как партия, которая больше, чем кто-либо, выступала за достижение взаимопонимания с западными державами, и особенно с Францией, и уже этого было достаточно, чтобы сделать ее в глазах Сталина опасным внешнеполитическим противником СССР{374}.

Для масс, поддерживавших КПГ, тезис о прогрессирующей фашизации социал-демократии возможно остался бы не более, чем абстрактной формулой, если бы не было поводов, которые, казалось бы, подтверждали лозунги Коминтерна. Когда, к примеру, прусская полиция принимала меры в отношении коммунистов, удобно было клеймить социал-демократию как холуя капиталистического государства. Событием, в наибольшей степени способствовавшим распространению враждебного образа усиливающейся фашиствующей социал-демократии и вызвавшим длительное незатихающее эхо, стал берлинский «кровавый май» 1929 г. Полицай-президент столицы Германии, социал-демократ Карл Фридрих Цёргибель ответил на ряд кровопролитных столкновений между коммунистами и национал-социалистами, а также между коммунистами и социал-демократами введением в декабре 1928 г. запрета на проведение всех собраний и демонстраций под открытым небом. В апреле 1929 г. он принял решение распространить его действие также на 1 мая.

Это решение, принимая во внимание боевой настрой коммунистов, вряд ли было подходящим средством для поддержания «спокойствия и порядка» в традиционный праздничный день Труда, не являвшийся узаконенным праздником. В ответ КПГ оперативно призвала к проведению массовых демонстраций, что побудило Франца Кюнстлера, председателя Берлинской окружной организации СДПГ, к спекуляциям на тему, что КПГ ожидает «1 мая около 200 убитых». В действительности в первые майские дни погибло свыше 30 человек, которые все были гражданскими лицами, а также 194 человека получили ранения, 1128 — арестованы. Наиболее тяжелые столкновения бушевали в «красном» Веддинге, где вечером 1 мая на некоторых улицах были воздвигнуты баррикады. На Кёслинерштрассе с крыш была открыта стрельба по выдвигавшимся полицейским, которые, в свою очередь, применили броневики и открыли стрельбу на поражение. Цёргибель был полон решимости при любых обстоятельствах преподать мятежникам урок, заручившись полной поддержкой своей партии.

Нет свидетельств в пользу того, что КПГ стремилась развязать 1 мая 1929 г. гражданскую войну. Не было предпринято целенаправленных попыток вооружения ее сторонников; оружием, которое чаще всего использовалось, были не пистолеты и винтовки, а бутылки, камни и ножи. Отсутствуют доказательства активной роли в событиях Коминтерна и контролируемого им «Военного аппарата» (М-Аппарата)[48] КПГ, и скорее всего они действительно не были задействованы, так как в противном случае полиция во время обысков изъяла бы гораздо больше оружия{375}.

Только после начала столкновений из Москвы в Берлин были направлены телеграммы, в которых майские бои уже рассматривались как часть общей революционной борьбы. Но эти телеграммы попали однако не к КПГ, а в руки правительства Германии. Министр внутренних дел Пруссии Гржезинский, поддержанный Отто Брауном, выступил за запрет КПГ и ее дочерних организаций. Однако рейхсминистр внутренних дел Северинг не хотел заходить настолько далеко. Запрет партии он расценивал как неразумный шаг, поскольку его невозможно была осуществить и который вскоре обернулся бы фиаско. Зато взамен Северинг поддержал принятое прусским правительством решение о запрете «Союза красных фронтовиков» и потребовал от остальных федеральных правительств предпринять аналогичные действия. Земли Гессен, Баден и Брауншвейг, находившиеся под управлением социал-демократов, высказали свои возражения, поскольку указ Гржезинского был односторонне направлен только против полувоенной организации крайне левых, не затрагивая правых организаций — «Стальной шлем» или СА — гитлеровских штурмовых отрядов. Но в конце концов Гржезинский и Северинг добились своего: конференция министров иностранных дел федеральных земель 10 мая 1929 г. приняла решение об общегерманском запрете «Союза красных фронтовиков». Только в отношении сопротивлявшегося до последнего Брауншвейга Северинг был вынужден своей властью издать постановление о роспуске всех местных организаций коммунистического полувоенного союза{376}.

В результате запрета «Союза красных фронтовиков» с его 80 000 членами КПГ была организационно отброшена назад, но в пропагандистском плане партия сумела извлечь пользу из вмешательства государства. Вместе с «кровавым маем» запрет «Союза красных фронтовиков» послужил для коммунистического руководства убедительным доказательством того, что социал-демократия стала на путь «социал-фашизма». На XII партийном съезде КПГ, который собственно должен был состояться в Дрездене, но после «кровавого мая» местом его проведения была выбрана главная арена боев — Веддинг, Эрнст Тельман в своем выступлении охарактеризовал «социал-фашизм» СДПГ как особенно опасную форму развития фашизма. По его словам, последний съезд СДПГ в Магдебурге наглядно представил немецкую социал-демократию как социал-фашистскую партию, что продемонстрировал и социальный состав делегатов: центр тяжести СДПГ все более смещался в направлении мелкой буржуазии.

Тельман, бывший рабочий гамбургской верфи, с осени 1925 г. был фактическим председателем КПГ. В конце 1928 г. в результате попытки замять дело, связанное с растратой, Тельман был лишен всех постов, однако после бесцеремонного вмешательства Сталина снова восстановлен в прежних должностях. Партийный съезд в Веддинге славил Тельмана таким образом, что можно описать только как «культ вождя». Перед началом его двухчасового выступления делегаты, согласно протоколу, встретили Тельмана криками «Браво!» и продолжительными аплодисментами: «Партийный съезд встретил тов. Тельмана громовой овацией. Делегаты стоя пели “Интернационал”. Представители от молодежи приветствовали его троекратным “Да здравствует Москва!”»

Кровавые события мая 1929 г. пролили свет не только на политический антагонизм между двумя партиями рабочего класса, но и на социальную дивергенцию внутри пролетариата. Социал-демократы представляли, как правило, более образованных рабочих, находившихся в лучшем материальном положении, а также меньшинство служащих. В то же время коммунисты, несмотря на определенную поддержку среди квалифицированных рабочих, прежде всего металлистов, в первую очередь были партией простых рабочих и безработных. Сторонники социал-демократии из числа рабочих и служащих жили зачастую в социально неоднородных городских кварталах, оживленных новыми постройками, а коммунисты — в старых рабочих казармах чисто пролетарских частей городов. Поэтому руководству КПГ не представляло труда навесить на функционеров Социал-демократической партии и Свободных профсоюзов ярлык привилегированных «бонз», которые между тем совсем обуржуазились и перебежали в лагерь классового врага. Если шаблонные лозунги такого рода