в среде немецкой буржуазии те течения, которые, принимая во внимание распри между партиями, стоящими на почве конституции, а также обусловленное этими распрями бессилие рейхстага, видят свое спасение в сильном надпартийном правительстве», — писал Герман Мюллер 12 февраля 1929 г. Отто Велсу. «События за границей направляют течения в буржуазном лагере в этом же направлении. Победа диктатуры над демократией в Сербии. Едва завуалированная диктатура Пилсудского в Польше, которая вскоре перейдет в открытую диктатуру военного фашистского режима… Если мы не сможем обеспечить в Германии устойчивые правительственные отношения, то банкротом окажется немецкий парламентаризм, возникший на почве Веймарской конституции. Но такое банкротство очень скоро скажется также на правительственных отношениях в федеральных землях и далее, вплоть до уровня общин. Кроме того, широкие народные массы не понимают, почему правительство должно терпеть крах из-за трудностей с распределением портфелей».

Не менее пессимистично вскоре вслед за этим высказался Густав Штреземан. «Мы не должны обманывать себя: сегодня мы переживаем кризис парламентаризма, который уже перерос обыкновенный кризис доверия», — заявил он, выступая 26 февраля 1929 г. перед партийным руководством ДФП. «Этот кризис обусловлен двумя причинами: во-первых, это та карикатура, в которую превратилась парламентская система в Германии; во-вторых, это полностью ложное понимание парламентаризмом своей ответственности перед нацией… Что это вообще за гротескная точка зрения, согласно которой полагают, что если мы в результате парламентского режима де-факто имеем правительство партий, то по отношению к этому же сформированному партиями правительству необходимо постоянно находиться в оппозиции? Это старая обывательская точка зрения, согласно которой каждый депутат должен быть прирожденным противником государства»{370}.

В середине марта Штреземан должен был угрожать своей отставкой с поста председателя партии и вообще выходом из нее, прежде чем ДФП склонилась к тому, чтобы поддержать инициативу канцлера и делегировала своего представителя в межфракционную комиссию бюджетных экспертов. Так как Центр предпринял такой же шаг, снова наметилась, совершенно неожиданно для большинства наблюдателей, еще одна возможность создания Большой коалиции. Эта робкая возможность постепенно перешла в вероятность, когда комиссия 5 апреля 1929 г. предложила к рассмотрению результаты своей деятельности. В соответствии с ними бюджет рейха 1929 г. должен был быть сбалансирован в первую очередь не за счет повышения налогов, как это предусматривал Гильфердинг в своем варианте проекта бюджета, а за счет сокращения расходов. Чтобы облегчить достижение консенсуса, эксперты, как ранее и министр финансов, недолго думая внесли поправки в предварительные оценки налоговых поступлений, пойдя на их увеличение. 7 апреля правительство одобрило предложения комиссии. Лишь Гильфердинг прогнозировал, что чрезмерная оптимистичность оценок экспертов обнаружится уже очень скоро. Однако в ситуации, когда создание прочного правительственного фундамента было возможно только в случае, если кабинет становился на почву компромиссного предложения, министр финансов был вынужден рекомендовать принять его.

Однако единства по финансово-политическим вопросам было еще недостаточно для создания Большой коалиции. Буржуазные партии хотели, перед тем как они скрепят пакт, получить от СДПГ гарантии того, что во время решения вопроса о выделении второго транша на строительство броненосного крейсера «А» она не будет голосовать против. Сославшись на коммунистическую агитацию, Отто Веле отклонил это унизительное требование. Спор без сомнения вспыхнул бы с новой силой, если бы правительственные буржуазные партии и Центр не осознали в высшей степени нежелательные последствия правительственного кризиса: возникновение угрозы для переговоров о репарациях, начавшихся в Париже в первых числах февраля 1929 г. Совместный интерес в более выгодном урегулировании репарационного вопроса, т. е. внешнеполитический момент, стал крестным отцом решения об образовании формального правительства Большой коалиции, несмотря на неурегулированные разногласия по вопросу строительства крейсера.

9 апреля 1929 г. заявление кабинета о намерениях, подготовленное статс-секретарем Пюндером, одобрили социал-демократы, а на следующий день — буржуазные партии. 11 апреля министр юстиции отДДП Кох-Везер подал в отставку, чтобы открыть возможность для нового передела министерских постов. Его преемником стал бывший министр транспорта фон Герард, входивший до начала февраля в кабинет Мюллера на правах «наблюдателя» от Центра. Вместе с Герардом в правительство вошли два его товарища по партии: Адам Штегервальд в качестве министра транспорта и Йозеф Вирт как министр оккупированных территорий. Тем самым упорство Центра вполне оправдало себя. ДФП, выступавшая против образования «Рейнского министерства», должна была смириться с неизбежностью. В Пруссии Немецкая народная партия также не достигла поставленной цели: она не смогла добиться ни образования правительства Большой коалиции, ни воспрепятствовать заключению конкордата, одобренного ландтагом 9 июля 1929 г. голосами СДПГ, Центра и ДДП{371}.

Парижские переговоры по вопросу о репарациях, которые в апреле 1929 г., по сути дела, «склеили» Большую коалицию, все больше вызывали как внутри страны, так и за границей впечатление, что они в первую очередь представляют из себя только одно: продолжение немецкой внутренней политики другими средствами. Подобные комментарии в первую очередь вызвал своими действиями президент рейхсбанка Ялмар Шахт. Он и Альберт Фёглер, генеральный директор «Ферайнигте Штальверке АГ», были главными делегатами Германии на Парижской конференции, в качестве их заместителей фигурировали банкир Карл Мельхиор из банковского дома «Варбург» и член-распорядитель Имперского союза немецкой промышленности Людвиг Кастл. Правительство Германии совершенно сознательно отдало дань притязаниям экономики на власть, послав представителей от промышленности и банков на переговоры о репарациях и сверх этого по настоянию Шахта отказавшись от каких-либо предварительных инструкций.

Шахт был одним из основателей ДДП, но с тех пор все больше сближался с позицией правых националистов. Ту линию, осуществления которой он пытался добиться на переговорах в Париже, Шахт обозначил уже в середине февраля 1929 г. в одном из разговоров с Оуэном Д. Янгом, американским главой конференции по репарациям и членом наблюдательного совета компании «Дженерал Электрик»: во-первых, немецкие репарации зависели от готовности остальных стран открыть ворота для немецкого экспорта; во-вторых, возрождение немецкого сельского хозяйства должно было быть обеспечено за счет возвращения «польского коридора», в-третьих, Германия должна была быть допущена к эксплуатации сырьевых ресурсов колониальных трансатлантических стран. Фёглер, по согласованию с Шахтом и Имперским союзом немецкой промышленности, в свою очередь, выдвинул в конце марта требование, больше адресованное к Германии, чем к Америке: агент по репарациям должен был быть заменен отечественным контрольным органом, который бы консультировал имперского министра финансов и обладал неограниченным правом вето против решений рейхстага, касающихся расходов и налогов.

В середине апреля, спустя несколько дней после реорганизации правительства в Берлине, Парижская конференция вступила в фазу тяжелого кризиса. Главные кредиторы требовали увеличения ежегодных платежей в размере между 1,8 и 2,4 млрд рейхсмарок, в ответ на что Шахт, со своей стороны, предложил два варианта ежегодных выплат, связав более высокую выплату с выполнением его политической программы. Было очевидно, что в