Шрифт:
Закладка:
Холодно и темно… Такими словами чаще всего описывали 24-ю годовщину революции в Ленинграде. Однажды в начале ноября Саянов шел по Невскому. Наступили сумерки. Ветер подгонял прохожих, раскачивал вывески над магазинами, взметал снежные вихри, загораживая все пути, шумел в пустых трубах. Люди, почерневшие, укутанные в зимнюю одежду, шли торопливо, не останавливаясь. Они не разговаривали. Неподалеку падали снаряды, никто не обращал внимания. Торопились перейти через невские мосты мимо гранитных набережных. На реке, где стояли военные корабли, все сковано льдом, лишь кое-где у берега попадалась прорубь, над которой клубился пар. Люди теперь носили домой воду из проруби, так как трубы замерзли.
Город серый, гранитный. В нем царствовал ветер. Иногда в почтовых ящиках люди находили странные послания, на листках бумаги с самого начала слова звучали страдальчески: «Лишь Бог спасет Ленинград. Молитесь! Пришло время апокалипсиса. Христос на вершинах Кавказа».
И действительно, время апокалипсиса…
8 ноября 39-й германский моторизованный корпус во главе с генералом Шмидтом захватил Тихвин в 80 километрах от Волхова, нарушил железнодорожную связь между Большой землей, включая Москву, и дорогой через Ладогу, по которой доставлялись грузы. В тот день Гитлер выступил с речью в Мюнхене и заявил: «Ленинграду рассчитывать не на что. Он падет рано или поздно. Его никто не освободит. Кольцо блокады не разорвать никому. Ленинграду суждено погибнуть от голода».
Все это была правда – или почти правда. Ленинград не сдался, но был обречен. По немецкому радио гремели духовые оркестры, а нацистские радиокомментаторы, говоря о Ленинграде, повторяли вновь и вновь: «Ленинград будет вынужден сдаться, а немецкие солдаты не прольют при этом свою кровь».
Казалось, что так и будет. Как накормить город? Ленинград охватила паника, отчаяние. Как свирепый ветер, понеслась по Невскому весть о падении Тихвина, ее передавали друг другу. Пресса, конечно, хранила молчание. Сколько же еды осталось в городе? Очень мало – гораздо меньше, чем представляли себе ленинградцы, но семь человек все же об этом знали. И 9 ноября они все сосчитали: муки на 7 дней, крупы на 8, жиров на 14, сахара на 22 дня. Мяса нет, ни единой тонны в запасе. На другой стороне Ладожского озера имеется запас муки на 17 дней, крупы на 10, жиров на 3, мяса на 9 дней, но озеро так сейчас бушует, в нем столько льда, что вряд ли могут пройти корабли.
Поезда с продовольствием не могли подойти к Ленинграду ближе крохотного полустанка Заборье в 160 километрах от Волхова. От Заборья до Ладоги расстояние свыше 200 километров, нет даже лесной дороги. Но даже если проложить дорогу, смогут грузовики пробиться через это расстояние? Сколько времени потребуется? Не умрет ли от голода весь Ленинград?
Ответы на вопросы вселяли ужас, но какой это ужас, знали только семеро, и прежде всего – Павлов.
Нельзя терять время, надо спасать город – если его еще можно спасти.
Чрезвычайные меры…
В Ленинграде немедленно уменьшили военный паек. Прежде бойцам на передовой ежедневно давали 800 г хлеба, горячий суп и тушенку. Теперь норму сократили до 600 г хлеба и 125 г мяса. Для тыловых частей – 400 г хлеба и 50 г мяса.
Павлов понимал, что, если продолжать сокращать нормы, установленные для гражданского населения, это неизбежно ускорит всеобщую смерть от голода. Гражданское население и так не в состоянии поддерживать свое существование. Оставалась надежда, что лед скоро затвердеет на Ладожском озере, тогда можно будет возить через него продовольствие. Предстояло понижение температуры.
Жданов и Ленинградский военный совет пошли на риск и решили сохранить нормы хлеба на существующем уровне. Если замерзнет озеро, нормы удастся сохранить. Ежедневно их внимание привлекал термометр. Температура снижалась, но озеро никак не замерзало. Прошло 5 дней, запасы кончались. Выбора не было.
13 ноября нормы в городе опять снизили: рабочим – по 300 г хлеба в день. Всем остальным – по 150 г.
Таким образом, ежедневное потребление муки сократилось до 622 тонн. Павлов знал, что и при таком потреблении ее хватит лишь на несколько дней. Он ждал. Он так ждал, чтобы установился прочный лед! Но лед был тонкий, и озеро не замерзало. К 20 ноября срок истекает, закончится мука. И норма была снова урезана – зверски: рабочим до 250 г, всем остальным – до 125 г (это 2 тонких ломтика). Бойцы на передовой получали 500 г, по 300 г в тыловых эшелонах.
В этот именно день главный редактор «Ленинградской правды» Золотухин пришел к Сергею Езерскому и попросил написать передовицу, в которую войдет сообщение об ужасной новости.
«Было всегда почетно писать передовую статью, – вспоминал Езерский, – а в этот раз – какая тяжкая задача».
Он пошел к своему столу; его стол находился в литературном отделе, занимавшем часть редакционного подвала, весьма тесный угол, не светлый, не темный, не холодный и отнюдь не теплый. Сотрудники тут спали на кушетках, а когда не было места – на письменных столах. Бетонный пол всегда залит водой, ходить надо по деревянным дощечкам.
Передовица начиналась так:
«Большевики никогда ничего не скрывали от народа. Они всегда говорят правду, какой бы жестокой она ни была. Пока длится блокада, невозможно ожидать улучшения положения с продовольствием.
Чтобы продержаться, пока будет отброшен враг, пока будет разорвано кольцо блокады, мы должны сократить нормы снабжения продовольствием. Трудно? Да, трудно. Однако выбора нет. И это должен понять каждый…»
Новые нормы довели ежедневное потребление муки до 510 тонн. Сейчас Павлову приходилось кормить примерно 2 500 000 человек, расходуя 30 вагонов муки в день.
Случай неслыханный! Он снизил дневное потребление муки примерно на 75 %.
Вот цифры:
С начала блокады по 11 сентября – 2100 тонн.
С 11 сентября по 16 сентября – 1300 тонн.
С 16 сентября по 1 октября – 1100 тонн.
С 1 октября по
