Шрифт:
Закладка:
— Молитвами святых отец наших, Господи Иисусе Христе Боже наш, помилуй нас! Батюшка застегивает пуговку у подрясника, говорит: — Толька, пойдем Ваську отпевать.
Васька помер — председатель сельского совета. Я говорю:
— Батюшка, вот это эконом, приехал с тобой повидаться, побеседовать…
Отец Павел в ответ:
— А я ничего не сэкономил.
Пошли в храм, начали отпевать председателя сельсовета — ну, один из таких «организаторов коммунистической партии» — смотрю, батюшка отпевает, но не упоминает «раба Божия»:
— Упокой, Господи, Василия, упокой, Господи, Василия…
Кругом представительные люди стоят, а он подходит ко мне, одевает епитрахиль:
— Толька, читай Апостол!
А я как пришел в грязной куртке, в сапогах, без подрясника — и вдруг епитрахиль поверх, неудобно как- то… Но я «Рече Господь» прочитал. Смотрю, он епитрахиль одевает на отца Спиридона:
— Дорогой батюшка, читай Евангелие.
И вот когда он все покадил, взял разрешительную молитву, свернул ее — читать почему-то не стал, а благословил этой разрешительной — подошел к покойнику, лицом к лицу и говорит:
— Васька, а мы же с тобой жили хорошо, не ругались.
Как к живому… И настолько было просто, что все родственники заплакали.
Отнесли покойника к могиле рядом с храмом, стали хоронить, тут же митинг по этому случаю… Отец Павел говорит:
— Толька, а мы вперед, а мы вперед!»
…Он видел духовную реальность так же четко, как физическую, а с годами еще отчетливее, оттого и разговаривал с мертвыми, как с живыми — «у Бога все живы», и знал, что он с духовным сыном — священником будет «вперед», быстрее допущен к Господу, чем те, кто митингует у храма…
Ярославские священники, ездившие к отцу Павлу на исповедь в те еще времена, когда «слова лишнего в церкви не скажи», находили в нем «отдушину, дыхание какое-то».
«Мы все к о. Павлу на исповедь ездили, — рассказывает один из священников. — Такие наставления он делал! Однажды — никогда не забуду — поисповедал меня, хлопнул по спине и говорит:
— Не бойся сильного грозы, а бойся нищего слезы!»
И сам о. Павел не боялся ни начальства, ни доносчиков, ни бандитов! «Господь дал ему такую силу, что он мог умирить злобствующего человека», — говорит батюшкин духовный сын.
«Однажды слышу во дворе у церкви шум какой-то, — рассказывал батюшка. — А ночь на дворе, глухая ночь.
— Марья! — зову. — Выгляни, како не добрые люди-то? Вышла тихонько, в щелочку поглядела и мигом ко мне:
— Батюшко, воры на дворе!
— Какие такие воры! Ты, Марья, не разглядела их!
— Самые настоящие! Воры — они и есть воры!
Хорошо! Надел подрясник, перекрестился иконам. Пощупал пальцами — параман[5] на мне. На случай, если убьют, так хоть в парамане монашеском. И выхожу во двор:
— Ой, ребята! Да какие вы хорошие, да какие золотые-бриллиантовые!
А они мне в ответ:
— Не болтай!
«Что за «не болтай», — думаю, — кто такие? Ах ты, зараза, я у себя дома и не болтаю, а разговариваю!»
Уж вижу сквозь очки, два парня стоят, да какие красавцы! Два маленькие рядом, а тот поболее, видно, главарь, лежит на лавочке в дворе. Я ему: «Робята!» А он меня матом… Тогда я его шибче!
— А ты чего ругаешься? — не вытерпел главарь.
— А зачем ты хамишь, да еще у храма? — спрашиваю.
— Я вор, — отвечает, — в лагерях был.
— Так и я в лагерях был, — говорю, — меня в том не переплюнешь!
— В лагерях? — удивился. — А где?
— Кировская область, Вятские трудовые лагеря.
— На каком пункте? — спрашивает.
— На третьем, — отвечаю.
Вижу, тянет мне руку: «Держи краба!» Друзья…
— Робята! — обращаюсь к ним. — Уж не троньте меня, старика. Глядите-ка, милые, ведь ни одной черной волосины нету, все седые! А тронете, чем попользуетесь — ведь церковь-то! Робята мои, да милые, а бутылку я вам и так дам, только чтобы Марья не видала, а то…
Молодому я начал говорить:
— Паренек, женися! Красавец-то ты какой! Ой-й, что ты! Глаза режет, а чем ты занимаешься? Я и рубашку тебе дам венчаться-то, есть у меня рубашка, в которой меня в монахи подстригали. Еще жива, лежит! Хорошо!
А этот, что на лавочке, говорит ему:
— Ладно, брось старика, сам околеет.
— Нет, не околею, — возражаю ему. — Жду христианской кончины.
А тому парню-красавцу на прощание и говорю:
— Женися, я тебе на такое дело всю зарплату отдам… вот только получу.
Собрались они и пошли с Богом. Думаю: «Слава Тебе, Господи! Людей от греха сохранил».
— Батюшка, как же Вы здесь живете один в такой глуши? — переживала наведывавшаяся в Верхне-Никульское по служебным делам председатель комитета историко-культурного наследия.
— Ну что ты говоришь, Танька, кого мне здесь бояться? — отвечал батюшка. — Вот тут воры приходили на днях, я с ними покалякал, не тронули они меня, так и ушли…
«1978 год, 6 октября. Пятница. — сделана запись в батюшкином дневнике. — В 7 часов утра встал, умылся, прочитал утренние
