В семь часов вечера Пасфёро вместе с Парстоном, одним из своих американских коллег, стоял возле «Алетти», когда с улицы Де-ля-Либерте и улицы Колонна д'Орнано вышла толпа и устремилась по узким переулкам и лестницам к улице д'Исли.

У табачного киоска на другой стороне улицы стоял пожилой араб, с изумлением наблюдая за этой толпой и гадая, какая таинственная причина может скрываться за этим. Пасфёро ясно увидел, как какой-то мужчина подбежал к арабу и ударил его тяжёлым железным прутом по голове.

Пасфёро бросился через улицу, прокладывая локтями путь сквозь толпу, и начал поднимать старика. Тот был уже мёртв, ему проломили череп, и журналист убрал руки, которые уже испачкались в крови. Но он видел, как полицейский, который стал свидетелем убийства, бросился наутёк.

Пасфёро медленно выпрямился — его гнев был так силён, что его трясло с головы до ног.

— Когда-нибудь я заставлю одного из этих ублюдков заплатить за всё, — сказал он американцу, который подошёл к нему.

Парстон был человеком опытным, побывавшим на каждой войне и в каждой революции. Он взял Пасфёро за руку.

— Араба убил не человек, — сказал он, — это была толпа. Толпа — странный вид зверя, который набрасывается наугад, а потом ничего не помнит, а ещё она склонна к убийствам, поджогам и грабежу. Человек, который ударил его, вероятно, был милым парнем, который любит мать и заботится о своих кошках. Я долго изучал толпу… Оставь всё это… и пойди вымой руки.

— Я ненавижу этого зверя и хотел бы пристрелить его насмерть…

— Все ненавидят толпу, но все к ней принадлежат.

Они пошли назад, в «Цинтру», и остаток ночи провели за выпивкой. Чтобы успокоить Пасфёро, Парстон угостил его описанием всех ужасов, свидетелем которых был за последние двадцать лет. Теперь он говорил о толпе, как о какой-то чудовищной, мифической гидре, вроде той, которой Геркулес отрубил голову и лапы, однако она тут же отрастила их заново.

Затем Пасфёро вспомнил полицейского, который, как он видел, пустился бежать — закон и порядок исчезли, гидра разгуливала по городу Алжир и сдержать её было некому. Вскоре ФНО сможет вывести своих людей на улицы и бросить Касбу против европейских кварталов. День за днём вооружённые диверсанты, прибывавшие из Вилайи IV[220], небольшими группами проникали в Касбу или таились в пригородах Алжира.

Со своей стороны, европейцы покупали оружие и гранаты не взирая на стоимость. Месье Арсинад внезапно приобрёл большую важность — однажды все стены в городе оказались испещрены его эмблемой: красным сердцем, увенчанным крестом.

Первое собрание созданного им антитеррористического диверсионного отряда состоялось в тот самый вечер, когда случились кровавые похороны Амеде Фроже, и проходило в Телемми, на съёмной квартире, которую занимал Пюидебуа — маленький колон из Блиды. Пюидебуа, вспыльчивый, жесткий откровенный мужчина с коренастым, мощным телосложением, коротко стриженными волосами и синим подбородком, который ему приходилось брить по нескольку раз в день, повторял снова и снова:

— Нам приходится выбирать между чемоданом и гробом. Мой выбор — гроб, но лучше бы ему быть побольше, потому что я собираюсь прихватить за компанию немало людей.

Поль Пелисье пришёл в компании Берта. К действию его побудили самые разные чувства. Горячее желание удивить жену и забрать её у Эсклавье смешивалось с потребностью «что-то сделать» и не чувствовать себя таким отъединённым от всех и, следовательно, таким несчастным посреди этого города, который рушился в анархии и кровопролитии. Теперь, когда у него было оружие, он чувствовал, что наконец-то стал особенным человеком, не таким как все — порождением революции и заговора.

Берт, как и всегда, следовал за Полем. Это был благодушный, красивый, богатый молодой человек, но в его 80 килограммах здоровой плоти не было жизни, а на лице, красивом, как у греческой статуи, не было ни желания, ни даже самой банальной зависти, ничего, кроме Поля, которому он принадлежал с детства.

Санитара Малеского привёл Малавьель, служащий Дома правительства, завербованный Арсинадом.

Во всём мире Малавьеля пугало только одно: не оказаться «в гуще событий». Он обожал таинственность, как другие мужчины обожают спорт, азартные игры или женщин, и страдал именно по той причине, что в той жизни, которую он вёл, таинственности не было вовсе — просто жизнь образцового мелкого чиновника, который ютится в дешёвой квартирке со своей непритязательной маленькой женой и тремя чрезмерно воспитанными детишками.

Малеский не мог выбросить из головы видение «Кафетерия», машины скорой помощи и раненого ребёнка. Его преследовали кошмары и галлюцинации — женщины внушали ему страх, в горло не лезло ни кусочка мяса, ни капли вина. Его ненависть к «чурбанам» была сродни ненависти трезвенника, который стремится сохранить свою безгрешность — она была холодной и неумолимой, не проявлялась ни словом, ни жестом и граничила с безумием.

Студент Адрюгес не совсем понимал, как он тут очутился. Однажды вечером ты заводишь в кафе разговор с незнакомцем, выпиваешь пару стаканчиков анисовки, принимаешь приглашение на ужин и оказываешься вовлечён в заговор. Поскольку подобное случалось с ним уже не в первый раз, это не произвело на него особого впечатления.

Арсинад занял свою позицию во главе стола, на котором лежали Библия и револьвер. Он был без пиджака, с расстёгнутым воротом, пухлый и блестящий от добротного пота.

— Господа, — сказал он, — мы находимся на грани поражения. Завтра Алжир перестанет быть французским… если мы не будем действовать быстро и решительно! Наша организация уже насчитывает сотни приверженцев, нет недостатка в добровольцах для печатания брошюр, расклеивания листовок и сбора информации, но этого недостаточно — теперь нам нужны люди для убийства.

«Как всегда, — сказал себе Адрюгес, — мы должны убить, но кого? Похоже, никто не пришёл к единому мнению на этот счет… одна только уйма разговоров об охоте на крыс и автоматах. Но если не будешь в гуще событий, нет ни малейшего шанса заполучить девушку. В наши дни нужно запастись пистолетом, прежде чем получишь право хлопнуть их по заду».

— На террор, — продолжал Арсинад, — нужно отвечать террором, на бесчинство — бесчинством. Вы все так думаете, не так ли, Пюидебуа, не так ли, Малеский?

Он повысил голос и ударил кулаком по столу.

— Но это не выход! Прежде всего, мы должны быть результативными. Недостаточно бросить в ответ несколько собственных бомб, мы должны выяснить, кто их бросает в нас. Мы должны выполнять работу, которую полиция выполнить не в состоянии, а для армии она не дозволена: бороться с