не совсем оправился — однажды я пять лет провёл в тюрьме в Ламбезисе за… давайте назовём это национализмом… и ходят слухи, что вы, парашютисты, скоро станете хозяевами города Алжир, что вас облекут всеми полномочиями, включая, следовательно, полномочия полиции. Но не волнуйтесь, мои болезни роста уже позади, и теперь мне уже нечего поставить в вину.

— Вы ведь останетесь на ужин, Ив? — спросила Кристина. — В городе мы все стали очень нервными. Вся эта стрельба на улицах, эти бомбы и обыски… Видите, я даже спрашиваю вас, останетесь ли вы на ужин, хотя этот дом такой же ваш, как и мой! Я попросила Амара переехать сюда. До сих пор он жил в Касбе, где с ним случаются разные неприятности. Он такой же как и я, не имеет никакого отношения к этой войне.

После ужина Марендель долго беседовал с Амаром.

Неловкая атмосфера разрядилась: Кристина поставила на проигрыватель пластинку с концертом Моцарта для валторны, который напомнил Иву об их первых неловких объятиях. Амар сидел с закрытыми глазами, попыхивая сигаретой.

— Как долго вы были в плену? — спросил он капитана.

— Четыре года.

— Я просидел пять. О чём вы думали всё это время? Что позволило вам… как бы сказать… оставаться самим собой?

— Я сделал всё, что мог. Вьетминь научил меня целому ряду вещей… среди прочего, и тому, что старый мир обречён.

— В Алжире он обречён точно так же, как и на Дальнем Востоке. Почему же вы боретесь за его сохранение?

— Мой друг Буафёрас сказал бы: «Чтобы опровергнуть саму историю». Историю как со стороны националистов, так и со стороны коммунистов. Любой, кто пытается превратить человека в покорного робота, плывёт по течению истории. То, против чего я борюсь в Алжире — механизация человека.

— Будь я мятежником, сказал бы, что сражаюсь почти по той же причине. Одно время я боролся за то, чтобы мы, мусульмане, стали французами. Это была большая ошибка. Именно в самих себе, в своей истории, нации должны искать причины своего существования.

— А если у них нет никакой истории?

— Они должны её выдумать.

— Франция — детище Рима, но она этого не стыдится.

— Алжир также станет детищем Франции. Но приходит время развода, и один из родителей отказывается разводиться, во имя прошлого, во имя моральных прав, потому что его колоны обрабатывали поля, строили города и многоэтажки. Вьетминь наверняка научил вас, что история неблагодарна.

— Националисты заходят слишком далеко, чтобы добиться этого развода: бесчинства, поджоги, бомбы, массовые убийства детей… а кульминация всего — коммунизм. Если вы думаете, что история…

— Слабые вынуждены использовать любое оружие, которое есть под рукой. Бомба может стать орудием веры, а праведником (как сказал один француз из Алжира) — тот, кто бросает бомбу, чтобы уничтожить тиранию, даже если эта бомба убивает сколько-то невинных жертв. Если бы вы предоставили нам независимость, возможно, мы и вернулись бы к вам.

— Вы разделены между собой разными языками и обычаями, а жители гор ненавидят жителей равнины… Предоставь мы вас самим себе — и вы вцепитесь друг другу в глотки. Вы не нация.

— Я знаю. Я также, как Ферхат Аббас, скажу: «Я искал Алжир в книгах и на кладбищах, но так и не нашёл его». Но с тех пор вы в достаточной степени заполнили наши кладбища, чтобы создать для нас историю.

— А вы верите, что алжирский народ выиграет от независимости?

— Уже слишком поздно об этом думать. Алжирский народ уже слишком изранен войной, его существование слишком нарушено, чтобы повернуть время вспять на нынешнем этапе. Вы сами создаёте Алжир с помощью этой войны, объединяя все народы: берберов и арабов, кабилов и шавийя. Мятежникам следует почти благодарить вас за те жестокие репрессивные меры, которые вы предприняли.

— А миллион французов?

— Почему вы считаете, что мы, насчитывающие восемь миллионов, должны становиться такими, как они, чего те, в любом случае, всегда старались не допустить?

— Очень скоро все люди в мире будут жить одинаково.

— То, что нас интересует происходит сегодня, а не завтра.

— А что думаете вы, Кристина? — спросил Марендель.

— Всё, чего я хочу — это мира, — сказала она, — и чтобы народы имели право отвечать за себя.

— За народы всегда отвечает всего лишь горстка людей, и, увы, из мира никогда не получалось ничего великого, ни нации — как только что сказал Амар — ни дел. Мирное время всегда было царством посредственностей, а пацифизм — блеянием стада овец, которые позволяют вести себя на бойню, не пытаясь защититься.

— Я никогда не представляла вас апостолом войны, Ив, но я всё время забываю, что вы офицер.

— Вы только что сказали, — продолжал Амар, — что за народы всегда отвечает лишь горсточка людей — так и есть. Но эти люди всё равно должны следовать основному направлению народа. По-моему мнению, горстка людей, составляющих ФНО, либо здесь, либо в Каире, движется именно в этом направлении.

— Мой дорогой Амар, победит та сторона, которая возьмёт народы в свои руки: и это мы… Я имею в виду нашу собственную маленькую армию, которая численно уступает феллага или вам.

— Я не мятежник. Можете ли вы представить такого непрактичного интеллектуала, как я, во главе восстания? Но давайте представим, ради аргументации, что я — мятежник, лидер мятежа.

Глаза Амара озорно сверкнули. Он продолжил:

— Для меня есть только одно слово: истикляль, независимость. Это глубокое, прекраснозвучное слово, раздающееся в ушах бедных феллахов громче, чем нужда, социальное обеспечение или бесплатная медицинская помощь. Мы, алжирцы, погрязшие в исламе, больше нуждаемся в мечтах и достоинстве, чем в практическом попечении. А вы? Какое слово вы можете предложить? Если оно лучше моего, значит, вы победили.

— У нас его нет, но сейчас мы собираемся серьёзно задуматься об одном из них. Спасибо за совет.

— Пустяки, вы не сможете его найти, потому что это слово уникально и принадлежит нам. Давайте, если вы не возражаете, продолжим притворяться, господин капитан. Насколько я понимаю, вы только что вернулись из Египта?

— Да.

— Египтяне победили вас.

— И всё же они довольно быстро бежали, при виде нас, теряя оружие, а порой и штаны.

— Эта кучка беглецов, ничтожная армия, неспособная использовать оружие, которое им дали русские, эти офицеры с роскошными усами, которые разделись до кальсон, чтобы бежать быстрее, всё-таки победили вас — вас, парашютистов, которые, по слухам, лучшая сила во всей свободной Европе — и победили, пустившись наутёк! Весь мир восстал против Франции и Англии, как русские, так и американцы, потому что в Европе вы пытались играть в