В тот момент, можешь мне поверить, все сочли вполне естественным, что Изабель должна быть любовницей Эсклавье, и даже, что ей нужно объявить об этом факте перед всеми, даже собственным мужем… Бедного маленького Поля Пелисье на самом деле потрясло лишь то, что Диа фамильярно «тыкал» его жене и обнял её. Вечер понемногу подходил к концу, бокалы были опорожнены и наполнены вновь, а наёмники завели разговоры о войне, Сопротивлении, Индокитае и лагерях военнопленных. В тот вечер я многое узнал о них.

Теперь я понимаю их, наивных и жалких, желающих быть любимыми и наслаждающихся презрением своей страны, способных на энергию, упорство и мужество, но также готовых отказаться от всего ради девичьей улыбки или возможности хорошего приключения. Они предстали передо мной в истинном свете: тщеславные и бескорыстные, жаждущие знаний, но не терпящие наставлений, горюющие, что не могут следовать за большим, несправедливым и щедрым вожаком и вынужденные искать среди экономических и политических теорий причину сражаться, что заменит им вожака, которого они так и не смогли найти.

Те «отверженные», которые отдавали Изабель дань уважения своими сказками о кровопролитиях, дикими или ностальгическими песнями, обожанием на расстоянии и безумными мечтами о завоеваниях, которые срывали с себя медали и разукрашенные доспехи, чтобы бросить их к её ногам — они были трогательными и в то же время возмутительными. Они повзрослели в Индокитае, но благодаря предстоящему выступлению против Египта в старой доброй завоевательной войне, внезапно снова превратились в прежних напыщенных невыносимых вояк.

Это был абсурдный, героический кошмар: Убю превратился в героя[212]. Я представлял себе, как эта дурочка Изабель облизывает губы с видом довольной сытой кошки, пока они поджигают мечети и дворцы Каира.

Знаешь, о чем я подумал, Пасфёро? Ради Бога, послушай, потому что это серьёзно… куда серьёзнее твоих сентиментальных проблем. Все эти парашютисты свободны и не связаны никакими узами, они высматривают хозяина. И единственные, кто способен создать такого хозяина, который бы знал, как сломить их и в то же время покрыть славой, навязать им дисциплину, к которой они стремятся, и вернуть им восхищение народа, в котором, как они чувствуют, им отказывают, — это коммунисты. В тот вечер они проходили фазу инфантилизма, возможно последнюю в их жизни. Пока они ласкали девушек, ломали мебель и осушали бутылки, а негр, стуча по найденному на кухне медному тазу, продолжал подстрекать их на глазах у перепуганных мужчин, «ответственных» за этих дам, которые теперь стояли как вкопанные, превратившись в простых зрителей, я думал о той истории из «Саламбо» и о приказе, который Карфагенский сенат отдал Гамилькару — загнать наёмников в глубокое ущелье и там истребить. Потому что однажды эти ваши когорты должны быть уничтожены, и буржуазному правительству придётся взять за это ответственность. Пасфёро, не нальёшь ли мне двойного виски? Я только что рассказал тебе чрезвычайно интересную историю.

— Ты рассказал её мне, поскольку это невозможно использовать как материал, потому что никто бы его не понял… Ты случайно не знаешь, как зовут ту девушку, которая была с Ивом Маренделем?

* * *

На следующий день после «скандала» Поль Пелисье встретился с Арсинадом в доме нескольких общих друзей. Его голова была ещё тяжела после возлияний, а разбитое сердце и уязвлённое тщеславие заставляли его ощущать себя так, словно с него живьём сдирали кожу.

Месье Арсинад знал как залечивать раны подобного рода. Его пухлое тельце старательно умостилось в глубине большого кресла, а в руке он согревал стакан коньяка.

— Мой дорогой друг, — сказал он Полю, — я много слышал о вас, о вашей прославленной семье, которая обосновалась здесь со времён завоевания алжирской земли, с которой нас хотят изгнать, и о том влиянии, которым вы пользуетесь в определённых кругах — вот почему я хотел встретиться с вами. Вы, без сомнения, осведомлены об огромном заговоре, который угрожает городу Алжир… заговоре с бесчисленными последствиями… Я знаю, вы сразу подумали о левом крыле, о коммунистах… Нет, этот аспект заговора несерьёзен. У него есть и другая, бесконечно более пагубная сторона, которая завоевала доверие среднего класса, деловых кругов и даже части армии…

— В самом деле?

— Знаете полковника Пюисанжа? Недавно на днях он рассказывал мне, как ему было не по себе из-за этого. Несколько офицеров, в том числе некоторые из лучших, подхватили эту заразу в Индокитае. А некоторые даже не стали дожидаться Индокитая. Полагаю, вы знакомы с капитаном Эсклавье?

На щеках Поля вспыхнул жаркий румянец, но Арсинад, казалось, не заметил этого.

— Несомненно, блестящий послужной список… но с де Голлем и в Сопротивлении, что придаёт ему определённый… политический характер… Прежде всего, это его семья, которая издавна связана с международным коммунизмом. Похоже, что капитан Марендель и майор де Глатиньи, как и он, принадлежат к организации, которая, скажем так, — он презрительно надул губы, — либеральная. Полковник Распеги особенно гордится своим происхождением из народа. Это не те защитники, в которых нуждается Алжир. Нам нужны сильные люди с убеждениями, настоящие солдаты Христа и Франции, которые днём будут колонами, коммерсантами, рабочими или офицерами… однако по ночам сумеют управиться с ножом или автоматом… Этих людей должны организовать специалисты, обеспеченные оружием, новейшей техникой и надлежащей поддержкой, как в Париже, так и в городе Алжир, как в армии, так и среди гражданского населения… Но поскольку эти люди честны и искренни, им никогда не хватает денег…

Поль слегка вздрогнул. Несмотря на огромное состояние, у него была репутация «скареды». Арсинад ногтем нарисовал на столешнице сердце, увенчанное крестом.

— Это знак Шарля де Фуко[213], — сказал он, — но также и знак шуанов[214].

И удивительный месье Арсинад пронзительным голосом, напоминавшим кваканье лягушек иными летними вечерами, внезапно принялся с жаром петь шуанскую песню.

В море бросим останки ваши,

И навек опозорим вас,

В том лишь и есть честь наша —

Следом идти за Богом.

С нами «Синие» ронду танцуют,

Кровь пьют из наших сердец,

Там лишь наши сердца существуют —

В сердце нашего Бога.

— Я надеюсь, мы встретимся снова, мой дорогой Пелисье, и очень скоро. Конечно, я должен попросить вас держать всё сказанное при себе. Кстати, вы знали, что капитан Эсклавье был масоном? Довольно высокопоставленным, к тому же… как наш главнокомандующий или министр-резидент.

По дороге домой, Поль решил больше не встречаться с этим приторно-сладким безумцем. Здравый крестьянский смысл, унаследованный им от предков, заставлял