Шрифт:
Закладка:
Я встретил его накануне вечером в баре «Алетти», и он попросил меня прийти… Что за прелестная индокитайская рекомендация для всех этих армейцев! Что бы ты про них ни написал, стоит единожды ступить на землю Вьетнама и ты оправдан, ты — член семьи.
Официальной причиной вечеринки стало, конечно, не то, что капитан Филипп Эсклавье доставил радость Изабель Пелисье, хотя та всегда считала себя фригидной. Нет, вечеринка была в честь офицеров Десятого парашютного полка, которые совсем скоро отправлялись захватывать Каир. Там был её муж: маленький узкогрудый хлюпик, но не лишённый ума. Будь я капитаном или его возлюбленной, я был бы несколько осторожнее…
В кои-то веки общепризнанная иерархия города Алжир оказалась перевёрнута с ног на голову. Например твой кузен, Марендель, притащил…
— Что-что?
— А, так и думал, что тебя это растормошит! Марендель пришёл с довольно зрелой женщиной, преподавателем сахарской этнографии в университете. Ни он, ни она не давали ни малейшего повода усомниться в их отношениях. В их связи было нечто кровосмесительное — просто Эдип и его мать… Подходит это для твоей книги?
— Ну и сволочь же ты!
— А ты знаешь, что в нашем скучном, лицемерном, терпимом мире играть роль отъявленной сволочи всё труднее и труднее?
Парашютисты явились в полевой форме, с закатанными рукавами и голой грудью под полотном куртки. Все жители города Алжир были в чёрных галстуках, шёлковых рубашках и белых чесучовых костюмах, а женщины, по большей части, в коктейльных платьях от ведущих парижских дизайнеров.
Местные сановники подняли большой шум из-за наёмников, в которых так остро нуждались, чтобы подчинить Лигу арабских государств, угрожавшую их привилегиям. Вспомни «Саламбо»[209], ужин в Мегаре в саду у Гамилькара. Я всё время думал об этом… «По мере того как солдаты пьянели, они всё больше думали о несправедливости к ним Карфагена. Под влиянием винных паров их заслуги стали казаться им безмерными и недостаточно вознаграждёнными. Они показывали друг другу свои раны, рассказывали о сражениях… Они почувствовали себя одинокими, несмотря на то, что их было много. Большой город, спавший внизу в тени, стал пугать их своими громоздившимися лестницами, высокими чёрными домами и неясными очертаниями богов, ещё более жестоких, чем народ…»[210]
— Ты знаешь Флобера наизусть?
— Да, в пятнадцать лет я мог цитировать целые главы. Я украл из киоска книгу, и это оказалась «Саламбо» — только представь, если бы вместо этого я взял «Парижские тайны»[211] — и вдруг я вынужден пойти работать в «Котидьен»… Полковник Распеги явился с маленькой шлюшкой из Баб-эль-Уэда, очень аппетитной, ладно скроенной, вульгарной и воняющей жареным мясом и гвоздичным перцем. Да уж, комплексов у него нет. Он сразу заметил, что светские дамы города довольно неброско накрашены, поэтому повернулся к своей мартышке, размалёванной в красное, синее и чёрное, взял её за шиворот, запер в ванной и хорошенько отмыл. Когда она вернулась, то была ярко-красной, как будто её только что чистили наждачной бумагой. Она кипела от злости и до конца вечера не открывала рта, разве что шипела: «чёрт!» — всякий раз, когда какой-нибудь достойный господин предлагал ей бокал шампанского и пирожные…
Сначала разные компании держались порознь. Парашютисты обсуждали войну, колоны — вино и цитрусовые, дельцы — деньги, женщины — тряпки и сплетни — и все, потягивая виски или шампанское, шептались об Изабель и её парашютисте и бросали косые взгляды на Поля Пелисье, чтобы понять, как им стоит относиться к жене-прелюбодейке и её любовнику. Ибо редко я видел, чтобы два человека так открыто демонстрировали, что влюблены и спали вместе. Они оставляли за собой, как кильватер, горячий и дерзкий запах постели.
Чуть позже появился негр Диа со своим мелким приятелем Буафёрасом — мутным типом со скрипучим голосом. Оба выглядели так, словно уже выпили по стаканчику-другому. За ними шёл рыжий верзила-лейтенат с застывшим лицом, который начал с того, что запнулся за ковёр. Он растянулся во весь рост на полу и вызвал едкий комментарий Распеги:
«Пиньер, если не можешь вместить больше литра, не стоит пить бочку».
Диа залпом осушил стакан неразбавленного виски, рыгнул от удовольствия и избытка чувств, затем обнял Изабель и Эсклавье и прижал их к груди. У Диа голос как у Поля Робсона — богатый, глубокий и мелодичный, голос созданный для искушения женщин, детей и рабов… пробирает до сердца и печёнок. Все гости, которые были на террасе, снова зашли внутрь — этот голос привлёк их, как горшочек мёда приманивает ос.
«Филипп, — сказал он капитану, — я рад, что ты влюбился в женщину, которая так похожа на тебя, которая в твоём вкусе, настоящая живая женщина… на этот раз. Как твоё имя?» — «Изабель». — «Сегодня вечером, Изабель, мы должны кое-что сделать — должны убить твою маленькую соперницу, хотя она уже однажды умерла, знаешь ли. Не пугайся её так уж сильно: это была девушка с косами и в шлеме из пальмовых листьев. Мы все любили маленькую Суэн, она была нашей войной в Индокитае, она была той, кого мы пришли защищать, хотя и не знали этого, защищать от тех самых людей, вместе с которыми она сражалась. Мы любили её, как маленькое существо, находящееся вне времени и пространства. Суэн не была такой живой как Изабель. Индокитай не был таким настоящим как Алжир… Это было особое место, где мы жили сами по себе, на войне, которую придумали сами для себя, куда мы ползли умирать, как те больные или раненые слоны, которые на собственных ногах добираются до своих тайных кладбищ. С тобой, Изабель, всё гораздо проще. Ты стала девушкой Филиппа, чтобы он мог прийти со своими друзьями и защитить твой дом…» — «Черномазый мертвецки пьян! — пронзительно закричал Поль Пелисье. — Как он смеет обращаться на “ты” к моей жене! Пусть катится к чертям! Он сошёл с ума…»
Тогда Распеги схватил муженька за руку.
«Если хотите, мы все можем уйти с ним. Мы уйдём вместе с нашим черномазым и оставим Эль-Биар, город Алжир, сам Алжир, Сахару — оставим вас разбираться с вашими арабами, которых вы, по вашим же словам, так хорошо знаете. Но если бы не мы, они бы давно утопили всех
