— Садитесь, — сказал ему генерал.

И протянул стакан с бутылкой виски.

— Выпей-ка. Нет, побольше, ради всего святого!

Он внезапно обратился к Распеги на «ты», что заставило полковника понять — дела плохи.

— А теперь слушай и не бушуй… потому что мне самому охота всё бросить. Я только что получил приказ прекратить огонь. Мы отходим.

— Но ведь мы уже победили!

— Идену пришлось уступить, Ги Молле попытался спасти ситуацию, но не особо успешно. Мы не выиграли, а проиграли. Ультиматум от русских, угрозы от американцев. Я не знаю, что там у русни, но венгры, похоже, взбунтовались.

— Плевать я хотел на венгров. Если бы не этот приказ, мы наступали бы сейчас на Каир…

— Думаешь, я про это не думал? Но французское командование в любом случае должно было бы озаботиться нашим прикрытием.

— Это возможно.

— Боюсь, что нет. В отличие от тебя или меня, наш главнокомандующий — выпускник Академии Генштаба. Он воюет с помощью карт, статистики и макетов местности. Он никогда не поверит, что четыре парашютных полка сами по себе могут гнать взашей целую армию этих ничтожных дешёвок. Так что вбей себе в голову, Распеги: я запрещаю тебе двигаться вперёд. Но если хочешь напиться со своими офицерами… Я могу прислать целый грузовик виски. Недостатка в нём нет.

— Что ждёт нас потом?

— Снова город Алжир, хотя решение его проблемы, вероятно, можно найти и здесь…

— Город Алжир! Дерьмовый гадюшник!

— Да, снова нас обрекают на этот дерьмовый гадюшник. Ты знаешь, что гарнизон Порт-Саида только что капитулировал?

— Плохое это дело, господин генерал, сдаваться вот так, когда победа была почти в кармане… а нам очень нужна победа. Особенно это вредно для наших людей. Они думали, что сбежали из тюрьмы. Теперь их отведут назад в камеры под конвоем жандармов…

Парашютисты 10-го полка погрузились на корабль 14 ноября, за несколько часов до прибытия полиции ООН — девяноста пяти датских солдат в голубых касках. У них были волосы и кожа светлые, как сливочное масло, оружие, которое они использовали только на учениях, и совершенно спокойные лица и совесть.

20 ноября в ночной темноте полк высадился в городе Алжир. Полковник Распеги распорядился, чтобы их без промедления отправили в горы, поскольку чувствовал, что должен снова прибрать своих людей к рукам. Совсем недавно поступило сообщение о группе феллага в Атласских горах близ Блиды. Уже на следующий день «ящерицы» отправились за ней в погоню.

* * *

В субботу, 30 сентября, в пять часов пополудни, когда улицы были запружены людьми, в «Милк-бар» на углу улицы д'Исли и площади Бюжо взорвалась бомба, как раз напротив квартиры, которую занимал главнокомандующий в здании штаба Десятой зоны.

В то же время в «Кафетерии» на улице Мишле взорвалась вторая бомба. Она была сделана из того же примитивного взрывчатого вещества, что и первая: шнейдерита[217], изготовленного из хлорида калия. Два этих взрыва убили трёх человек и ранили сорок шесть. Среди жертв было несколько детей, которым оторвало ноги.

В кафетерии несколько санитаров как раз уложили кричащего от боли ребёнка на носилки — они собирались закрыть двери машины скорой помощи, когда один из них заметил, что оставил детскую ногу и ботиночек на тротуаре. Он бросил и то и другое в низ носилок и, прислонившись к дереву, тут же сблевал. Его звали Малеский. Он регулярно, раз в неделю приглашал медсестру поужинать в швейцарском ресторане, иногда проводил с ней ночь. Он был счастливым человеком, и до этого дня никакие политические, моральные или сентиментальные вопросы никогда его не преследовали.

Взрыватель третьей бомбы, заложенной в главном зале аэровокзала, не сработал. Она состояла из будильника, подключенного к электрической батарее, и содержала то же взрывчатое вещество, что и бомбы в «Кафетерии» и «Милк-баре»: шнейдерит.

5 октября в автобусе город Алжир-Табла взорвалась ещё одна бомба, из-за чего погибли девять пассажиров-мусульман…

Ужас воцарился в городе Алжир под завывания сирен скорой помощи, среди разбитых витрин магазинов и луж крови, наспех присыпанных опилками.

Натянутые до предела нервы жителей города трепетали при каждом слухе, при самой невероятной вести. Но порой эти же самые люди, казалось, не обращали никакого внимания даже на самые ужасные зрелища и, попивая анисовку, поднимали бокалы за следующую гранату, жертвой которой могли стать они сами. Потом доводили себя до исступления разговором о футболе или регби.

Ужас сменился страхом и ненавистью. Мусульман начали избивать без всякой причины, просто потому, что в руках у них был свёрток или из-за «гнусной рожи». Европейцы избавлялись от старых арабских слуг и фатм[218], которые двадцать лет были частью их семьи.

«Нельзя доверять никому из них, — говорили они. — В один прекрасный день мы проснёмся и обнаружим, что нам перерезали горло, а наших детей отравили».

Затем цитировалась история о пекаре, который был убит своим помощником. Эти двое мужчин больше десяти лет работали вместе каждую ночь — они стали близкими друзьями, и каждое утро их видели выходящими из пекарни в муке с головы до ног. Они ходили обедать в бистро на другой стороне улицы, прихватив с собой свежеиспеченного хлеба и заказывая к нему немного ветчины.

За пару-тройку дней Баб-эль-Уэд стал свидетелем явного раскола между мусульманами с одной стороны, и евреями и европейцами — с другой. Именно этого хотел ФНО — разделить этот неопределённый район и расколоть её обитателей, которые всё больше и больше походили друг на друга, потому что у них было так много общего: некая беспечность, любовь к сплетням, презрение к женщинам, ревность, безответственность и склонность грезить наяву.

Виллель и Пасфёро каждую ночь проводили в офисе «Эко д'Альже», где была радиостанция, настроенная на волну полицейского передатчика. Они прослушивали вызовы и таким образом могли установить количество нарушений и места, где те произошли. В ноябре их оказалось в среднем более пяти в день, и на их долю приходилось две сотни смертей.

В первые дни журналисты сразу же мчались на место происшествия на машине, мотоцикле или такси. Там они видели несколько тел, лежащих на тротуаре и накрытых старым одеялом; видели раненых, которых увозили в больницу Майо; или бессильную ярость мужчины, чьё лицо искажали страдание и ненависть; там они слышали крики женщины, которая бежала за полицией или работниками скорой помощи и цеплялась за них. Самыми неуправляемыми были испанки и еврейки.

Очень скоро журналистам стало невыносимо фотографировать эти ужасы и слышать эти крики, а им ещё и выговаривали